Джайлс Блант - Нежная буря
Носком туристского ботинка Готорн обводил контуры тигра, вышитого на коврике у его ног.
— Когда похитители поняли, что переговоры вести бессмысленно, они испугались. Вы сами знаете, что произошло с другой группой. В тот день, когда было введено военное положение, они убили Рауля Дюкетта…
Носок ботинка обвел морду тигра, от ушей до нижней челюсти.
— Бедняга уже больше тридцати лет на том свете. Это был вопрос везения, не более того. Просто он попал к группе, более склонной к насильственным действиям. Предполагали, что он спорил с похитителями, но я думаю, что у него хватило ума не противоречить им. Нет, ему просто не повезло: он попался к людям, которые хотели его убить. А мои похитители убивать меня не хотели, и я отнюдь не приписываю это моему дипломатическому опыту. Хотя, надо сказать, я с ними шутил и все такое прочее. Насколько это было возможно в моем положении.
Очень важно было, так сказать, очеловечить себя в их глазах, при этом без всякого раболепства. Иными словами, показать им, что ты — человек, а не вещь, которую можно легко выбросить. Помню, как-то раз один из них чрезвычайно громко выпустил газы, и я заметил: «A! Votre arme secrete!» — «Ваше тайное оружие!». Они очень смеялись.
— Сколько человек вас удерживало? — спросила Делорм.
— Четыре. Жак Савар, Робер Вильнёв, девушка — Мадлен — и человек, который приходил и уходил, его звали Ив. Он единственный мне угрожал. «Не думай, что мы этого не сделаем, — говорил он. — Я сверну тебе шею, вот так!» — И он щелкал пальцами. Мерзавец. К сожалению, на свете очень много таких людей.
— Вы никогда не слышали его фамилию?
— Никогда. Он настаивал, чтобы все обращались к нему «товарищ» или «боец», но девушка раза два проговорилась, назвав его Ивом. Благодарение богу, он никогда не оставался дольше, чем на полчаса. Мне кажется, он главным образом служил связным. — Внезапно Готорн развернулся и стремительно прошел к двери. — Больше не могу здесь находиться. Для меня это слишком.
Вернувшись в гостиную, он, тяжело дыша, облокотился на спинку кресла.
— Все в порядке? — спросил хозяин из кухни.
— Все отлично, — заверил его Кардинал. — Мы через минуту уйдем.
— Может быть, присядете? — предложила Делорм. — Переведите дух.
— Ничего страшного. Все в порядке. Извините за маленькую пантомиму. — Готорн вымученно улыбнулся, но на лбу у него выступили капельки пота.
Кардинал вынул фотографию Майлза Шекли:
— Вы узнаёте этого человека?
— Нет. А должен?
— Не обязательно. А этих людей? — Кардинал показал ему снимок четырех улыбающихся террористов на фоне окна.
— Лемойна и Теру знаю по фотографиям в газетах. Насколько я понимаю, они в этом доме никогда не были, они были заняты убийством мистера Дюкетта. А это Мадлен, та самая девушка, которая иногда готовила.
— А вот этот, с краю? — Кардинал указал на чернокудрого мужчину в полосатой футболке.
— Этого человека я вряд ли когда-нибудь забуду. Тот самый, которого они называли Ивом. Самая злобная личность в группе.
— По нашим сведениям, его зовут Ив Гренель, — сказал Кардинал.
— Может быть. Поймите, я не желал ничего знать. Я хотел представлять для них как можно более незначительную угрозу. Не давать им никакого повода меня убивать, кроме политического. Вы говорите, что его звали Ив Гренель? Я вам верю. Но я никогда не слышал его фамилии. Я называл его про себя сукиным сыном, уж извините мне этот узкоспециальный термин.
— Как вы могли видеть его лицо? — поинтересовалась Делорм. — Разве у вас не были завязаны глаза?
— Этому человеку было все равно, вижу я его лицо или нет. Это тоже меня пугало. Однажды, когда в комнате была Мадлен, он стянул с меня наволочку.
— Он приходил все время, пока вы были здесь? Регулярно?
— Не совсем так. Он являлся раза три-четыре, еще в начале. После этого я больше его не видел. Впрочем, это не значит, что он не приходил. Я ведь был заперт в спальне.
— Но после, скажем, второй недели вы никогда его не видели?
— Мне кажется, нет. У нас все время были включены новости, и я знаю, что он исчез после убийства Дюкетта. Я это помню, потому что перед этим он меня очень запугивал. Впрочем, после смерти Дюкетта они все меня пугали. Я боялся, что он явится и еще больше взвинтит их, но если он и приходил, я его не видел. — Неожиданно Готорн поднялся. — Пожалуй, я сделал для вас все, что мог. А теперь, если вы не возражаете, я бы очень хотел отправиться домой.
Кардинал пошел на кухню поблагодарить хозяина.
— Не стоит благодарности, — ответил Ламотт. — Жуткие вещи тут творились. Жуткие. Я рад, что это все-таки не тот дом. Ну, не тот, в котором они…
— Конечно, — согласился Кардинал. — Еще раз спасибо.
— А это тот, кого они тогда похитили, да? Дипломат?
— Боюсь, я не имею права ничего вам рассказывать, пока идет расследование.
— Тридцать лет прошло! Долго же оно у вас идет.
— Знаете ли, — отозвался Кардинал, — тише едешь — дальше будешь.
— Ну да. Если вам кажется… Что-то не так?
— Окно, — пробормотал Кардинал, обращаясь скорее к самому себе. — Шпиль. Там, вдали.
— Собор Святой Агаты. Это до сих пор самое высокое здание в наших местах.
На фоне темной тучи неоготические очертания собора выглядели весьма живописно. Кардинал вынул из кармана фотографию четырех улыбающихся террористов. Вид из окна казался другим: снято было летом, и деревья были покрыты листвой. Но вид на другую сторону улицы ничуть не изменился: тот же коричневый деревянный дом, длинный, одноэтажный, с пологой крышей, с толстым кедром рядом; а справа, над далекими крышами, — шпиль собора святой Агаты.
— Это сделали здесь, — объявил Кардинал. — Фотографию сделали в этой комнате.
— Точно, — согласился мистер Ламотт, заглядывая ему через плечо. — Вот дом на той стороне улицы. А вот церковь.
Кардиналу не терпелось рассказать Делорм, но когда он сел в машину, то увидел, что Готорн всхлипывает на переднем сиденье, как ребенок, а Делорм, кажется, пребывает в замешательстве: он никогда раньше не видел ее в таком состоянии.
Они подождали минуты две. Готорн вытащил платок и вытер глаза, тщательно высморкался и устало откинулся на спинку кресла.
— Господи, — проговорил он, медленно качая головой взад-вперед. — Хотите знать, что было глупее всего?
— Конечно хотим, — ответил Кардинал.
— Я им это сказал в первый же день. Они меня посадили, надели на меня мешок, приковали меня наручниками к кровати. Поздравили друг друга с великой победой и так далее. И когда наконец наступила тишина и их осталось в комнате только двое, я сказал: «Mes pauvres amis,[22] вынужден вас разочаровать. Видите ли, на самом деле я даже не англичанин. Так что если вы полагаете, что правительство ее величества хоть пальцем пошевельнет, чтобы меня спасти, вы глубоко заблуждаетесь».
