Уолтер Саттертуэйт - Кавалькада
Ему не откажешь в определенном шарме. Более того, шарма у него в избытке. Он был весьма учтив и до того галантен, что так и рассыпался в комплиментах. (И ему очень понравилось мое платье начинающей обольстительницы. Причем настолько, что порой я опасалась, как бы он его не сорвал с меня.)
Теперь о его речи.
Итак, мы с господином Б. вернулись в зал из комнатки за сценой (нечто вроде гримерной), потом оттуда же вышел господин Гитлер и поднялся на сцену. Громовые овации. Когда же они наконец стихли, он начал свою речь, причем начал, очень тихо. Почти шепотом он сказал: «Когда мы сегодня задаемся вопросом, что происходит с миром, то всякий раз вспоминаем счастливые довоенные годы».
Поскольку голос у него был тихий-претихий, все в зале напрягали слух, чтобы его расслышать. Думаю, он этого и добивался.
— Я помню, — продолжал он, — как смотрел на свою маму, как она стряпала на нашей крохотной кухоньке. Как сейчас вижу, вот она стоит и жарит кусочки кролика в кипящем оливковом масле, вижу, как из кастрюли поднимается ароматный пар и сгущается облачком вокруг ее маленькой седой головы…
Он продолжал какое-то время и дальше в том же духе, рисуя по-домашнему проникновенный образ бедной, но гордой матери семейства в ее бедной, но безупречно чистой кухне, стряпающей заботливыми, ловкими и любящими руками типично немецкий ужин, удивительно сочный и питательный. (Знай господин Бомон немецкий, он бы непременно усомнился, что так оно и было.)
— Но сейчас, — продолжал он свое, — матери и жены Германии уже не могут себе позволить даже такую дешевую снедь, как кролик. Они не могут себе позволить даже, масло, чтобы поджарить этого самого кролика. Им уже не по карману даже простая булка домашнего хлеба. Им не на что купить муку, чтобы испечь этот хлеб. Муку! Немецким женщинам не на что купить муку!
Он снова понизил голос и задал резонный вопрос:
— Как же мы умудрились попасть в такое положение?
И сам же начал отвечать на свой вопрос. Сначала он набросился на правых, жадных еврейских капиталистов и бессовестных спекулянтов-евреев, которые втянули кайзера в войну с целью набить свои грязные карманы. Затем он принялся за социалистов и коммунистов (кстати, тех же евреев), которые предали Германию при заключении перемирия, надеясь закабалить великую германскую расу и отдать ее во власть своих безжалостных и хитрых еврейских покровителей из Москвы.
Надо признать, он необыкновенно ловко манипулирует публикой. Сначала добивается поддержки одной стороны, потом перетягивает на свою сторону другую половину и таким образом — allez-oop! — приводит их к взаимному согласию. И уже потом преподносит им свое решение их общей проблемы.
Что же это за решение?
На самом деле все довольно просто.
— Во-первых, мы, немцы, должны воздвигнуть дамбы против потоков нечистот, которые нас отравляют. Мы должны устранить из наших рядов всех, кто нас очерняет, все, что угрожает нашему незапятнанному, священному немецкому образу жизни. И эти «все», безусловно, евреи. Затем нам, немцам, следует объединиться, но не как капиталистам и наемным работникам, а как братьям и сестрам, как соратникам величайшего Volk на земле.
Ближе к концу он, казалось, впал в транс. Его голос стал выше, по красному лицу стекал пот. Он стал похож на одержимого, как будто в него вселился злой дух или демон.
— Скоро, — кричал он, судорожно хватаясь руками за воздух и задрав голову так, что аж жилы на шее вздулись от напряжения, — когда мы придем к власти, то уничтожим всех этих тварей — ПРЕДАТЕЛЕЙ! — мы вздернем их на виселицах, где им и место! Только смело глядя в будущее, мы ВМЕСТЕ, все НЕМЦЫ, сможем возродить в себе волю, чтобы возвыситься вновь! Нашу ВОЛЮ! Нашу НЕСОКРУШИМУЮ волю! Два миллиона погибших немцев остались лежать на полях сражений. Еще миллионы из них были ИСКАЛЕЧЕНЫ, остались СИРОТАМИ и ВДОВАМИ. Мы в долгу перед этими миллионами и перед самими собой, и мы обязаны построить новую и сильную Германию!
Толпа натурально помешалась. Будь я социалисткой или еврейкой, то опустилась бы на четвереньки и поползла к выходу в надежде, что меня не заметят.
Самое ужасное в том, что завтра рано утром мне снова придется встретиться с этим человеком, И должна поговорить с ним о попытке покушения, на его жизнь.
С любовью,
ДжейнГлава тридцать пятая
На следующее утро, в половине девятого, еще до того как мисс Тернер предстояло отправиться на встречу с Гитлером, мы с ней сидели напротив друг друга за столиком в гостиничном кафе.
— Где вы встречаетесь? — спросил я.
— В гостинице «Времена года». На Максимилианштрассе. — Она отпила глоток чая. — У партии там квартира.
Сегодня на мисс Тернер был строгий серый костюм, открывавший между отворотами пиджака только узкую полоску застегнутой на пуговицы белой блузки. Волосы стянуты на затылке в пучок. Не приглядываясь, трудно было догадаться, что эта женщина и вчерашняя дама в черном платье одно и то же лицо. Лично я, как обычно, пригляделся и все равно с трудом верил своим глазам.
— Вам вовсе не обязательно туда ехать, — заметил я.
— Что вы хотите этим сказать?
— Мы можем позвонить в гостиницу. Сказать, что вы плохо себя чувствуете.
— Зачем же это делать?
— Мисс Тернер, вам этот человек явно несимпатичен.
— Я его презираю. Но у нас, как вы заметили, есть работа, которую мы должны выполнить, а выполнить ее можно только так.
— Вы уверены?
— Вполне. — Я расслышал резкость в ее тоне. Очевидно, она и сама это заметила, потому что смягчила свои слова улыбкой, и добавила: — Спасибо тем не менее за заботу.
— Ладно, — сказал я. — Решено.
Она подняла чашку и отпила чаю.
— А вы что будете делать сегодня? — Наверное, пытается еще больше смягчить свою резкость, решил я.
— Попробую достать Купера. Он знает, где мы. Пора бы от него что-нибудь услышать.
— Вы все еще думаете, что это господин Кодуэлл передал Эрику фон Динезену сведения о нас?
— Я такое не исключаю.
— Знаете, он не такой, как остальные. Я имею в виду — Эрик. Точно говорю.
— Рад за него.
Мисс Тернер снова улыбнулась.
— Жаль, не знаю, как вас убедить.
— Может, Купер сумеет.
Она кивнула, оглядела зал и посмотрела на меня.
— Который час?
Я достал часы.
— Без двадцати девять.
Мисс Тернер выпрямилась и глубоко вздохнула, силясь взять себя в руки.
— Мне пора.
— Еще не поздно передумать.
Она быстро и решительно покачала головой.
