Рональд Нокс - Убийство на виадуке. Три вентиля (сборник)
Они свернули в короткую аллею, которая через обнесенный толстой стеной парк вывела их к парадному подъезду до отвращения безвкусного викторианского дворца. Именно дворца, на дом эта постройка была совершенно не похожа. Казалось, некая стихия перемешала элементы разнообразных стилей – готики, византийского, восточного – и выплеснула это диковинное месиво на краснокирпичного урода, воздвигнутого в начале семидесятых годов минувшего века. Кремовые и шиферно-серые изразцы змеились нелепыми узорами на пустом пространстве стен. Добрую половину нижнего этажа загораживали оранжереи. Что и говорить, этот дворец как нельзя более годился для той роли, какую он стал играть впоследствии, когда в нем разместили муниципальный музей и в дождливые воскресные дни публика заходила полюбоваться подлинными историческими памятниками Пулфорда.
– Ну как, – сказал Эймс, – чувствуете моттрамовскую атмосферу?
– Боже сохрани жить в этаких хоромах!
– Вот вам и расплата за непомерное богатство. Лишь один человек на тысячу способен, имея в распоряжении миллион, зримо запечатлеть себя, свое «я» во всем том, что его окружает. Конечно, этот ужас сотворил не Моттрам, но, уверяю вас, не купи он его у собрата-предшественника, он бы сам построил в точности такой же. Кстати, внутри там ничуть не лучше.
Последнее замечание Эймса оказалось вполне справедливо. Комнаты битком набиты дорогостоящей безвкусицей; стены сплошь увешаны скверной мазней местных художников; упитанные нимфы подпирают бесполезные капители; бархат, и тусклая позолота, и разноцветные мраморные столбики довершают сходство с большим вокзальным рестораном.
Никаких особых вещей, никаких любимых безделушек у Моттрама не было. Дом представлял собою плод его денег, а не его личности. Он дал архитектору полную свободу и жил среди всей этой варварской роскоши бездомным изгнанником.
Экономка мало что добавила к тому, что Бридон уже знал. В эту пору года хозяин всегда ездил отдыхать, вместе с мистером Бринкманом. Он рассчитывал вернуться недели через две-три. Никаких признаков депрессии или тревоги ни она, ни другие слуги не заметили; прощальных распоряжений, намекающих на долгое отсутствие, он не оставил. Письма велено было, как обычно, пересылать в «Бремя зол». Да их, в сущности, и не было, только несколько счетов и циркуляров. А к пулфордским докторам, во всяком случае регулярно, хозяин вряд ли ходил, а ездил ли он в Лондон к специалисту, она не знает. Болел ли он? Да вроде бы нет, разве что простужался иногда, а снотворное действительно время от времени принимал.
– Так и есть, – сказал Эймс, когда они вышли на улицу, – мы никогда не замечали у Моттрама признаков депрессии и тревоги. Но, помнится, намедни вечером он явился к нам несколько взбудораженный. Впрочем, не исключено, что это моя фантазия. Память и фантазия очень уж близкие соседки. И все же, когда он приглашал епископа к себе в Чилторп, у меня было явственное ощущение, что он слишком настойчив. Конечно, он очень симпатизировал епископу, но, честное слово, не до такой же степени! Послушать его – так без епископа ему просто отдых не отдых.
– Н-да… и что бы это значило?
– Что угодно или вовсе ничего. Возможно, он правда впал в депрессию, благо причины-то были, вот и решил, что лучше бы залучить себе в компанию кого-то еще, кроме Бринкмана, тогда он сумеет справиться с депрессией. Или… не знаю. Он вообще был скрытный. Подарил его преосвященству автомобиль, заранее выяснив, какой именно ему подойдет, и знали бы вы, скольких ухищрений ему это стоило, но своего замысла он до последней минуты не раскрыл. А намедни вечером… сейчас мне кажется, будто я уже тогда заподозрил за всем этим какую-то заднюю мысль. Но так ли это на самом деле? Не знаю.
– Ну а в целом-то вы разделяете версию самоубийства?
– Я этого не говорил. Кстати, вполне возможно, что человек, каким-то образом предчувствующий насильственную смерть, сперва постарается сколотить компанию, а уж потом поедет в такой медвежий угол, как Чилторп, согласны?
– А враги у него в Пулфорде были, как вы думаете?
– У кого их нет? Но враги врагам рознь. Для своих работников он, по-моему, был этаким цербером, поборником палочной дисциплины, как в старину. В Америке обездоленный работник иной раз в отместку хватается за ружье. Но у нас в Англии такое не принято. Даже взломщики, говорят, как правило, ходят безоружными, из опасения, что выстрелят, поддавшись минутному соблазну. Возможно, в Пулфорде и найдется две-три сотни людей, которые злобствуют на моттрамовскую удачливость и обзывают его кровопийцей, но ни один из них не станет подстерегать его в глухой аллее, чтобы угостить по затылку обрезом железной трубы.
– Что ж, большое вам спасибо за все. Я был бы очень рад, если бы в ближайшие день-два у вас нашлось время приехать в Чилторп и помочь мне распутать эту историю. Впрочем, это, наверно, уже чересчур?
– Вовсе нет. Епископ завтра уезжает на конфирмацию, и время у меня, пожалуй, найдется. Раз вы полагаете, что от меня будет толк, я обязательно приеду. Чилторп мне нравится, там все радует глаз – кроме кошмарных отбивных! Нет-нет, заходить не стану, мне пора возвращаться.
Анджела позволила себе слегка поиронизировать над долгим мужниным отсутствием, но, видимо, провела время не без пользы. Даже в позднеготическую церковь не поленилась зайти. Они быстро вернулись в Чилторп, где у дверей гостиницы их нетерпеливо дожидался Лейланд.
– Ну как, – спросил он, – разузнали что-нибудь про Моттрама?
– Честно говоря, улов невелик. Самое любопытное вот что: один весьма и весьма наблюдательный человек сообщил, что на прошлой неделе, когда Моттрам заходил к епископу, он выглядел несколько взбудораженным и слишком уж настойчиво приглашал его преосвященство к себе в Чилторп. Тот же наблюдатель не мог отделаться от впечатления, будто Моттрам что-то скрывал, вынашивая некий секретный замысел. Я побывал и в его доме – жуткое место, разумеется, с электрическим освещением. Повидал экономку, вполне безобидная особа с примесью ирландской крови; ничего нового она не рассказала, однако думает, что у пулфордских докторов Моттрам не лечился.
– Та-ак, а что ты скажешь о епископе?
– В самом деле – что? Хм, оказывается, подвести итог весьма непросто. Принял он меня чрезвычайно радушно и любезно; в манерах – ни крупицы высокомерия, как у иных важных шишек, и все же он настоящий церковный иерарх. В нем чувствуется совершенная естественность, и я готов поклясться, он человек честный.
– Тем лучше, – сказал Лейланд.
– Ты о чем? Получил ответ на свою телеграмму?
– А как же! И очень подробный. Юристы без звука сообщили все факты. Лет пятнадцать назад Моттрам составил завещание, главным образом в пользу своего племянника. Через несколько лет он это завещание аннулировал и сделал другое, согласно которому его имущество должно пойти на благотворительные цели – самые что ни на есть никчемные, такая уж у них, у богачей, манера. Точно я не запомнил, но, кажется, он хочет, чтобы его дом стал каким-то дурацким музеем, обеспечивает создание муниципальной художественной галереи, и прочее в том же духе. Но вот что важно: в последнем завещании страховка на дожитие вообще не упомянута. А три недели назад он сделал дополнение насчет того, как распорядиться деньгами, которые выплатит Бесподобная.
