Артур Дойль - Изумрудная диадема
Сэр Джордж Бернуелль пытался убежать, но ваш сын настиг его и между ними завязалась борьба. Артур тянул диадему в свою сторону, а его противник в другую. Во время борьбы ваш сын ударил сэра Джорджа и рассек ему лоб повыше глаза. Затем, что то вдруг щелкнуло и ваш сын, почувствовав, что диадема у него в руках, пустился бежать, вскочил в окно, запер его и поднялся в вашу комнату. Он как раз рассматривал диадему, которая была погнута во время борьбы и старался разогнуть ее, когда вы явились.
— Возможно ли! — закричал банкир.
— Тогда вы вывели его из себя, назвав его вором в такую минуту, когда он чувствовал, что заслуживает вашей живейшей благодарности. Он не мог объяснить всего положения дела, не выдав той, которая, конечно, не заслуживала от него такого снисхождения. Однако он из рыцарского чувства не выдал его тайны.
— Так вот почему она вскрикнула н упала в обморок, увидя диадему! — воскликнул мистер Хольдер. — О, Боже! какой же я был ослепленный безумец. А когда он просил позволить ему выйти на пять минут! Милый мальчик хотел посмотреть, не остался ли недостающий кусок на месте борьбы. Как я ошибался в нем.
— Когда я приехал к вам, — продолжал Хольмс, — я тотчас же обошел дом, внимательно осмотрел следы на снегу, которые могли бы помочь мне. Я знал, что с того вечера снег не шел. Я прошел по дорожке, ведущей к кухне, но нашел ее всю затоптанной. Но в стороне от нее, поодаль кухонной двери, стояла женщина и разговаривала с мужчиной, след которого показывал, что у него деревянная нога. Вероятно, даже им кто-нибудь помешал, так как женщина быстро побежала к двери. Это видно из того, что носки ног глубоко вдавились в снег, а пятки почти не оставили следов. Я тогда же подумал, что это была горничная со своим возлюбленным, и впоследствии оказалось, что я не ошибся. Я обошел сад, не найдя в нем ничего особенного, было только много одинаковых следов, по-видимому, от полицейских. Но когда я вышел на аллею, ведущую к конюшням, то целая сложная история оказалась написанной на снегу.
Здесь был длинный ряд следов человека в сапогах и другой ряд, в котором я, к своему восхищению, узнал следы босых ног. Из того, что вы сказали мне раньше, я тотчас же убедился, что последние были следы вашего сына. Первый ходил взад и вперед, второй же бежал скоро, и его след в некоторых местах лег поверх отпечатка сапога, что очевидно показывало, что он прошел здесь после другого.
Я проследил эти следы и нашел, что они ведут к окну залы, откуда человек в сапогах унес на своих ногах весь снег, пока стоял и ждал. Затем я прошел к другому концу аллеи, шагов сто от окна, и увидел, что сапоги здесь повернулись, и снег был затоптан так, как будто произошла борьба. Несколько капель крови на снегу доказали мне, что я не ошибся. Сапоги затем побежали дальше по аллее, и маленькое пятно крови показало, что ранен был их хозяин. Когда он достиг большой дороги, то тут я увидел, что мостовая заметена и, следовательно, искать было нечего.
Войдя в дом, вы помните, что я внимательно, с помощью лупы, осмотрел раму и подоконник и тотчас же убедился, что кто-то влезал в него. Я мог отличить след ноги на сыром подоконнике, куда встала нога человека, влезшего в комнату. Тогда я мог себе составить понятие о том, что случилось. Кто-то ждал на улице у окна, и кто-то принес ему вещь. Это все видел ваш сын, он пустился преследовать вора, боролся с ним, каждый тянул диадему в свою сторону, и соединенными силами они попортили ее так, как никогда бы не мог сделать один. Сын ваш вернулся в дом с драгоценной вещью, но кусок ее остался в руках вора. До сих пор все было мне ясно. Теперь спрашивалось: кто был человек и кто принес ему диадему? У меня есть старинное правило: после того, как вы выделили все абсолютно невозможное, то, что остается, — как бы оно ни было невероятно, — должно быть правдой. Я знал, что не вы снесли вниз диадему и, следовательно, это могли сделать только ваша племянница или горничная. Но если бы это сделала горничная, зачем было бы вашему сыну дозволять обвинять себя вместо ее? Этому не могло быть никакой причины. Но так как он любил свою кузину, то его молчание, как нельзя лучше, объяснялось его желанием сохранить бесчестившую ее тайну. Когда я вспомнил, что вы видели ее у окна и она упала в обморок при виде диадемы, мое предположение обратилось в уверенность.
Но кто же был ее сообщником? Очевидно, любовник, — кто же другой мог перевесить в ее сердце любовь и благодарность, которые она должна была чувствовать к вам? Я знал, что вы мало бываете в обществе и что круг ваших знакомых весьма ограничен. Но между ними был Джордж Бернуелль. Я уже раньше слышал о нем, как о человеке с дурной репутацией в сношениях с женщинами. По всей вероятности, он и был тот человек в сапогах, и у него же и находилась недостающая часть диадемы. Хотя он и знал, что Артур открыл его, он все-таки мог надеяться на безопасность, так как бедный юноша не мог сказать слова, не компрометировав свою семью. Вы сами догадаетесь, конечно, что я должен был сделать. Я под видом бродяги отправился в дом сэра Джорджа, постарался завязать знакомство с его лакеем, узнал, что барин его поранил себе голову прошлой ночью и наконец за шесть шиллингов купил пару его старых сапог. С ними я снова отправился в Стритгэм и убедился в том, что они как раз подходили к следам.
— Я видел вчера вечером какого-то дурно одетого человека в аллее, — сказал мистер Хольдер.
— Это был — я. Когда я убедился в том, что нашел вора, я поспешил домой, чтобы переодеться. Теперь мне предстояла довольно трудная задача. От преследования по закону надо было отказаться во избежание скандала, к тому же такой тонкий негодяй, как он, несомненно воспользовался бы тем, что у нас в этом отношении связаны руки. Я пошел к нему. Сначала, конечно, он отказался от всего. Но когда я рассказал ему в подробности все, что случилось, он попробовал запугать меня и снял со стены кастет. Но я знал, с кем имею дело, а потому приставил пистолет к его голове, прежде чем он успел поднять на меня руку. Тогда он сделался рассудительнее. Я сказал ему, что мы выкупим камни, находящиеся у него в руках, по тысяче фунтов за каждый камень. Это заявление вызвало в нем первый признак сожаления. «Чорт возьми, — сказал он, — а я-то их все три за шестьсот отдал!» Скоро я узнал от него адрес того, кому он их продал, и обещал ему, что преследовать его не станут. Я отправился по данному адресу и после многих переговоров выкупил камни по тысяче фунтов каждый. Потом я побывал у вашего сына, сказал ему, что все улажено и, наконец, вернулся домой уже около двух часов ночи, измученный усталостью, и лег в постель, после, поистине, трудового дня.
