Жорж Сименон - Суд присяжных
На лестнице послышались тяжелые шаги. Огромная толстуха просунула голову в дверь и позвала:
— Одетта! Сейчас же иди сюда!
Это была хозяйка заведения. Сначала она отправила девчонку наверх, потом вернулась и с грозным видом накинулась на Луизу, даже не поздоровавшись с Малышом Луи:
— Я тебе что говорила?
— Но ведь я написала ему, чтобы не приезжал.
— Что это значит? — возмутился Малыш Луи, вставая. — Выходит, я больше не имею права навестить жену?
Хозяйка пробормотала сквозь зубы несколько слов.
Малыш Луи схватил ее за плечи:
— Повтори! А ну-ка посмей повторить!
— И посмею! Я сказала, что еще неизвестно, твоя ли это жена.
— Как это так?
— По крайней мере, поместил ее сюда Жэн. Пусти, Малыш, я не хочу шума! Со мной у тебя номер не пройдет. Через несколько минут начнут собираться клиенты, и мне очень хочется, чтобы ты отсюда выкатился.
— Что она сказала? — прошипел Малыш Луи минутой позже, наклоняясь к лицу Луизы.
— Не знаю.
— Лжешь! Она говорила про Жэна. Это правда?
— Да, ведь я жила с Жэном, до того как…
— А теперь?
До него дошло. Жэн заявлял свои прежние права на Луизу. Впрочем, Жэн никогда не принимал Малыша Луи всерьез и в насмешку называл его «артистом».
— Одевайся! — приказал Малыш Луи. — И живо забирай отсюда свои манатки!
— Но…
— Послушай! Я терпелив, но в меру. Если через пять минут тебя не будет на улице, я вернусь, и тогда ты пожалеешь! Поняла?
Он вышел из дворика, не удостоив взглядом лежащих в шезлонгах женщин, быстро прошагал метров сто, остановился напротив какого-то дома и стал ждать.
Малыш Луи не посмотрел на часы — и поступил правильно. Только минут через пятнадцать открылась маленькая дверь и крадучись вышла встревоженная Луиза в коричневом шерстяном костюме, с фибровым чемоданчиком в руке.
Она шла рядом с ним, еле поспевая и тревожно оглядываясь через каждые десять шагов, потом взяла его под руку и с горечью сказала:
— Мне кажется, ты делаешь глупости.
В автобусе они ехали молча. В Ницце вышли на площади у «Калифорнии», и Малыш Луи, по-прежнему не говоря ни слова, выбрал захудалую трехэтажную гостиницу и снял номер на неделю.
В комнате не было умывальника. На кровати лежало дешевое грубое покрывало. На треножнике из бамбука стоял умывальный таз.
— Я знаю, что делаю, — вдруг прервал молчание Малыш Луи. — И не Жэну, как он ни хитер, меня учить.
В окно вливалась тихая прохладная ночь. С улицы доносился шум проезжавших машин.
— Должен сказать тебе, мне всегда претило, что ты находишься в таком заведении.
Видно, несколько часов, проведенных в автобусе, его разморили. По крайней мере, он был внимателен, даже нежен.
— Ну что ж ты стоишь! Будь как дома. Или не довольна, что я тебя оттуда увез?
— Я думаю только о том, что теперь будет.
И тут его прорвало. Малыш Луи редко в своей жизни так много говорил. Он ежеминутно подходил к окну и выглядывал на улицу, словно его воодушевляли мерцавшие вдали огоньки.
— Вот увидишь, я обделаю все почище, чем Жэн. На, возьми для начала! — И он вынул из кармана недорогое гранатовое колечко, украшенное потускневшими жемчужинами.
— Она подарила мне его вчера. Она дарит мне все, что я хочу. В бумагах у нее я нашел квитанцию на норковую шубу, сданную на лето на хранение.
— А кто она такая?
— Прежде всего, фамилия ее не д'Орваль, как она утверждает. По документам она вдова Ропике, урожденная Сальмон. Ясно одно: живет как живется, ничего не делая, и пишет письма нотариусу в Орлеан.
— Зачем?
— А я почем знаю? Завтра или послезавтра ты случайно окажешься в казино, когда мы с ней будем там, и я представлю ей тебя как родственницу.
Луиза покорно слушала, не выказывая ни малейшей заинтересованности. Чтобы хоть чем-то заняться, она привела в порядок белье и одежду, которые успела с собой захватить, и перестелила по своему вкусу постель.
— Вчера я ее первый раз отлупил. Стою я себе в коридоре, болтаю с соседкой — есть там одна цыганка. Она всегда приоткрывает дверь, как только заслышит мои шаги.
Вдруг, как на грех, появляется старуха и поднимает шум.
— А что она потом сказала?
— Когда?
— Когда ты ее поколотил.
— Просила прощения. Упрашивала, чтоб я ее не бросал. Клялась, что покончит с собой, если я уйду. Знаешь что, давай прошвырнемся! Еще нет двенадцати.
Они прошлись по молу. Луиза повисла на руке Малыша Луи, а он, сунув руки в карманы, нарочно делал большие шаги, чтобы заставить ее семенить, — пусть помнит о его превосходстве.
Они шли молча, сталкиваясь с людьми, чьи лица с трудом можно было различить во мраке, иногда останавливаясь, чтобы посмотреть на освещенную виллу или затормозившую машину. И вдруг ни с того ни с сего Малыш Луи выпалил:
— Жэн и вся его бражка — круглые идиоты.
У него накипело, и это прорывалось постепенно, в сумбурных фразах:
— Всегда у них так будет… А все оттого, что ума не хватает… Из них всех стоящий парень один Лионец, потому что у него есть опыт. Но и этот думает о себе, что он пуп земли.
— Как тебе кажется, мы на нее не нарвемся?
— На кого это?
— Да на твою старуху.
— Можешь не беспокоиться. В эти часы она всегда торчит в казино, но ставит редко и только по сто су…
Мне кажется, она скуповата.
Он отвечал на ее вопросы, а сам думал о Жэне, Чарли, Лионце, Титеве — обо всех тех, кого называли «марсельцами», об этих парнях, которые никогда не принимали его всерьез.
«Оставался бы ты лучше краснодеревщиком», — частенько твердили они ему.
Это и было его ремеслом, настоящим ремеслом.
Когда в начале войны мать его бежала из Лилля от немецкой оккупации, она осела, бог весть почему, в деревушке Ле-Фарле, между Тулоном и Каркераном. У нее на руках было двое малышей, муж еще на родине умер от чахотки, и пришлось наниматься поденщицей.
Потом старый Дютто, владелец виноградников, взял ее к себе на работу, она выполняла обязанности служанки, а заодно и другие. По крайней мере, так говорили.
Малыша Луи сначала определили в Ле-Фарле учеником к столяру, потом в один прекрасный день он сбежал в Тулон и, перебираясь с места на место, добрался в конце концов до Лиона.
Там он проработал до той поры, пока не пришлось отбывать воинскую повинность, и даже после армии какое-то время еще столярничал то в Марселе, то в Сен-Тропезе, то полгода в Сете, потом снова в Тулоне.
— Занимался бы лучше своим ремеслом, — посмеивались «марсельцы».
Даже теперь, когда он был женат и Луиза мытарилась в этом заведении, а он при случае помогал им в разных делишках, они называли его «артистом».
— Посмотрим еще, буду ли я ждать, пока они отвалят мне мою долю, — сказал он с угрозой в голосе, когда они миновали казино.
