Жорж Сименон - Суд присяжных
— Спать охота, — сказал он, стоя на пороге.
— Уже?
— Да. Кстати, мне нужен ключ от квартиры.
— Я закажу второй.
— Хорошо. Спокойной ночи.
Он обернулся, подумал и задал вопрос, который пришел ему в голову:
— Интересно, сколько стоила зажигалка?
— Не знаю. Мне ее подарили.
— Кто? Тот, что на портрете?
Почему это ее смутило?
— Вернее…
— Так все-таки тебе ее подарили или ты сама купила?
— Я ее купила, когда однажды выиграла в казино.
— А ты играешь?
— Немного… То есть почти каждый вечер…
— Сколько?
— Что сколько?
— Сколько ты за нее заплатила?
— Тысячу четыреста франков. Она стоила полторы, но я поторговалась.
Тут он внезапно отрезал:
— Спокойной ночи!
И, не глядя на нее, закрыл дверь, уселся на железную кровать и стал снимать туфли.
Он прекрасно знал, что она здесь, стоит за дверью, прислушиваясь к малейшему шороху, надеясь, что он передумает, но слишком многое было ему здесь не по душе, и он, сердитый, предпочел лечь, погасил свет и долго не закрывал глаза, рассматривая тени двух толстых ступней на яркой полоске, просачивавшейся из-под двери.
Глава 3
Когда он вышел из автобуса на Рыночной площади в Йере, с виду это был прежний Малыш Луи — в той же белой кепке, в тех же узконосых туфлях, которые, казалось, едва касаются земли. С обычным для него позерством он окидывал людей небрежным взглядом. Так смотрит кинозвезда на толпу, встречающую ее восторженными взглядами.
Проходя мимо пивной, он заметил там за круглым столиком двух парней, с которыми был немного знаком, но не остановился, а только помахал им рукой и пошел дальше, по направлению к улице Рампар.
Было два часа дня. Улица, мощенная крупным булыжником, тянулась в гору. Нещадно палило солнце, и Малыш Луи, который не выносил пота, через каждые несколько шагов останавливался. Прохожие теперь попадались все реже, и он уже не старался согнать с лица суровое, недоверчивое, быть может, даже тревожное выражение.
Прежде всего, почему Луиза целую неделю не отвечала на его письмо? Кроме того, почему в газете «Пти Марсейе» не появилось условленного объявления: «Продаются красивые голуби. Обращаться…»?
Потеряв терпение, он однажды утром позвонил Луизе: в это время она спит и ее можно застать дома. Ему пришлось долго ждать, наконец она сняла трубку, и он с трудом узнал ее голос:
— Это ты?.. Какой ты неосторожный! Я тебе напишу.
Больше она ничего не сказала, но через несколько дней он получил от нее письмо:
«Приходил Жэн и, кажется, был недоволен. Он велел сказать, чтобы ты сидел и не рыпался, пока не позовут.
Приезжать сюда не нужно».
На улице Рампар вообще не было прохожих. В тени мастерской с синими стеклами что-то строгал столяр.
Наконец Малыш Луи подошел к большому дому на углу, ставни в доме были закрыты.
Город здесь уже кончался. Палисадники были окружены старыми каменными стенками, а метрах в двухстах уже начинались поля.
Малыш Луи увидел трех женщин, лежащих в шезлонгах. Четвертая сидела на пороге. Был час отдыха, сиеста.
Из-под их пестрых пеньюаров выглядывали голые ляжки и кружевные сорочки — профессиональная примета. Чуть дальше на тротуаре играли дети.
Четыре женщины разом оглядели Малыша Луи; та, что сидела на пороге, вскочила и сказала:
— Ты что, разве не получил от меня письма?
Он пожал плечами, не вынимая рук из карманов и сигареты изо рта, не поздоровался, хотя был знаком со всеми присутствующими, и приказал:
— Пошли!
Он увлек ее в полутемную залу, где возвышалось огромное механическое пианино и где играла в куклы шестилетняя девочка, дочь хозяйки.
— Сядь!
— Да что с тобой? — Луиза прикрыла бледно-голубую рубашку полами пеньюара.
Это была брюнетка с очень светлой, тонкой и гладкой кожей, покрытой легким пушком. Она села за столик, а Малыш Луи поместился напротив нее.
— Я же тебе писала, чтобы ты не приезжая.
— Писала.
Он не улыбался и даже не пробовал пустить в ход свое обаяние. Напротив, глядел на Луизу сурово и упорно молчал, дожидаясь, чтобы она смутилась.
Так и вышло. Она попыталась улыбнуться и снова спросила:
— Да что с тобой?
Они сидели у открытого окна. Шторы были опущены, но все-таки пропускали свежий воздух и свет. Девочка время от времени бросала игру и внимательно разглядывала обоих.
— Объяснений — вот чего я от тебя жду.
— Я же тебе писала: приезжал Жэн.
— Ну и что?
— Он в ярости.
Из-под пеньюара снова показалось голубое кружево, выделявшееся на матовой коже молодой женщины, от волос ее приятно пахло вербеной.
— С чего бы это?
— Говорят, ты натворил много глупостей. Прежде всего, после окончания дела оставался в Лаванду и там выпендривался, а потом нахально держался с комиссаром Баттисти. Он считает, что самая пора упрятать тебя за решетку.
— А еще в чем я виноват?
— А еще ты наговорил лишнего. По словам Жэна, иначе быть не может… Позавчера полиция устроила облаву в баре «Экспресс» и все там перерыла.
Он вздрогнул от волнения, но постарался не выказать своих чувств.
— Баттисти признал, что был донос. Вроде бы хозяин казино, возле мола в Ницце, посоветовал хорошенько пошарить в районе бара «Экспресс».
— Что-нибудь нашли?
— Нет. Но все равно Жэн, Чарли и Лионец на тебя обозлились. Это правда, что ты проболтался?
Он грубо оборвал ее:
— Будь любезна, не суйся не в свое дело.
Луи был скорее унижен, чем рассержен. Он понял, что произошло. Однажды вечером, просмотрев газету «Эклерер», он сказал Констанс — просто так, чтобы показать, что все знает:
— Как подумаешь, что денежки спокойно лежат в маленьком баре у старого порта в Марселе…
Он не помнил, упомянул ли название бара, но очень может быть, что и упомянул. А Констанс, проводившая почти все вечера за рулеткой, возможно, сказала хозяину казино, чтобы его удивить:
— Поискали бы хорошенько в старом порту в Марселе!
Вот ниточка и потянулась…
Девочка подошла к ним совсем близко и во все глаза смотрела на Малыша Луи, словно он был каким-то заморским чудом.
— Ты не могла бы отойти? — бросил он и, обращаясь к Луизе, добавил:
— Когда они собираются отвалить мне мою долю?
— И не надейся получить скоро! Решили ничего не трогать до тех пор, пока полиция не перестанет заниматься этим делом.
— А скажи-ка мне…
— Что?
— Ты уверена, что они не хотят оставить меня на бобах?
— Видишь ли…
Женщины на улице продолжали дремать, и редкие прохожие оглядывали их с иронической улыбкой.
На лестнице послышались тяжелые шаги. Огромная толстуха просунула голову в дверь и позвала:
