Жорж Сименон - Кабачок нью-фаундлендцев
На полу сидел и плакал малыш, отец грубо толкнул его в соседнюю комнату, где Мегрэ заметил кровать.
— Ты можешь оставить нас одних? — бросил Лаберж жене.
У нее тоже были красные глаза. Должно быть, ссора разразилась во время завтрака, так как на тарелках еще оставалась еда.
— Что вы хотите узнать?
— Когда вы в последний раз были в Фекане?
— Нынче утром — ездил туда на велосипеде: совсем ведь не весело целый день слушать, как скулит жена. Долгие месяцы проводишь в море, надрываешься. А вернешься домой… — Он все еще злился. Правда, от него сильно несло спиртным. — Все они одинаковые! Ревность и тому подобное. Они думают, что у нас на уме одни только девки. Вот послушайте. Она колотит мальчишку, срывает на нем злость.
И в самом деле, в соседней комнате орал ребенок и слышался голос женщины:
— Ты замолчишь? А? Замолчи сейчас же! Слова эти, должно быть, сопровождались оплеухами или тумаками, так как ребенок ревел еще пуще.
— Нечего сказать, веселая жизнь!
— Делился с вами капитан Фаллю какими-нибудь своими огорчениями?
Мужчина исподлобья посмотрел на Мегрэ двинул стул на другое место.
— С чего вы это взяли?
— Вы же давно плаваете вместе, правда?
— Пять лет.
— И на борту ели за одним столом?
— Всегда, кроме этого раза. Тут он вбил себе в голову, что будет есть отдельно, у себя в каюте. Но я предпочел бы вообще не говорить об этом мерзком рейсе.
— Где вы находились, когда совершилось преступление?
— В кафе. Вместе со всеми. Вам, должно быть, уже сказали об этом?
— И вы считаете, что у радиста была причина напасть на капитана?
Лаберж вдруг вспылил:
— Чего вы хотите добиться от меня своими вопросами? Что я вам должен сказать? Мне никто не поручал заниматься слежкой, слышите? С меня хватит. И этой истории, и всего остального. Настолько хватит, что я сомневаюсь, идти ли мне в следующий рейс.
— Очевидно, последний был неблестящий. Лаберж снова бросил острый взгляд на Мегрэ:
— Что вы имеете в виду?
— Все шло плохо: юнга погиб; происшествий было гораздо больше, чем обычно; улов оказался неудачным, и треску доставили в Фекан уже испорченной.
— А я что — виноват?
— Этого я не говорю. Я вас только спрашиваю, не были ли вы свидетелем каких-либо событий, которые могли бы пролить свет на причину гибели капитана? Это был человек спокойный. Жил размеренной жизнью.
Механик усмехнулся, но ничего не сказал.
— Не знаете, были у него какие-нибудь приключения?
— Да ведь я говорю вам, что ничего не знаю, что сыт всем этим по горло! Меня что — с ума решили свести? А тебе-то еще что нужно? — накинулся он на жену, которая вошла в комнату и направилась к плите, где из какой-то кастрюли запахло пригорелым.
Ей было лет тридцать пять. Ее нельзя было назвать ни красивой, ни уродливой.
— Одну минутку, — смиренно сказала она. — Это еда для собаки.
— Потарапливайся! Ну что, все еще не справилась? — И, обращаясь к Мегрэ, Лаберж продолжал: — Хотите совет? Оставьте все это. Фаллю уже не вернуть. Чем меньше будут об этом болтать, тем лучше. А я больше ничего не знаю, и пусть мне задают вопросы хоть целый день: мне нечего прибавить. Вы приехали сюда поездом? Так вот, если вы не успеете на тот, который отходит через десять минут, вам придется ждать до восьми вечера.
Он открыл дверь. В комнату проникли лучи солнца.
— К кому вас ревнует жена? — тихо спросил комиссар, уже стоя на пороге.
Лаберж, стиснув зубы, молчал.
— Вам знакома эта особа?
Мегрэ протянул механику фотографию, на которой голова исчезла под красными чернилами. Голову комиссар прикрыл большим пальцем: видна была только шелковая блузка.
Механик бросил на него быстрый взгляд и хотел схватить фотографию.
— Вы ее знаете?
— Разве здесь можно кого-то узнать?
И он снова протянул руку, но Мегрэ уже сунул карточку в карман.
— Вы приедете завтра в Фекан?
— Не знаю. А что, я вам нужен?
— Нет. Спрашиваю на всякий случай. Благодарю за сведения, которые вы так любезно мне дали.
— Не давал я вам никаких сведений.
Не успел Мегрэ сделать и десяти шагов, как дверь захлопнулась под ударом ноги и в доме снова раздались громкие голоса. Ссора, очевидно, разгоралась.
Главный механик сказал правду: до восьми вечера поездов на Фекан не было, и Мегрэ, не зная куда девать время, невольно очутился на пляже и устроился там на террасе гостиницы.
Здесь царила обычная атмосфера отпускного времени: красные зонтики, белые платья, легкие брюки из светлой шерсти и группа любопытных, собравшихся вокруг рыбачьей лодки, которую вытаскивали на гальку с помощью лебедки.
Слева и справа светлые скалы. А впереди море, бледно-зеленое, окаймленное белым, и мерный рокот мелких волн, ударяющихся о берег.
— Пива.
Солнце припекало. За соседним столиком какая-то семья ела мороженое, молодой человек фотографировал «кодаком». Оттуда доносились звонкие девичьи голоса.
Мегрэ лениво разглядывал пейзаж, сознание его слегка затуманилось, а мысль беспрерывно вращалась вокруг капитана Фаллю.
— Благодарю.
Хотя смысл этих слов не поразил Мегрэ, они врезались ему в сознание, потому что их сухо, с резкой иронией произнесла женщина, сидевшая позади него.
— Однако, раз я тебе говорю, Адель…
— Замолчи.
— Ты что, начнешь снова?
— Я буду делать, что мне нравится!
Этот день решительно был днем ссор. Уже с утра Мегрэ столкнулся с колючим человеком, директором «Французской трески». В Ипоре была семейная сцена у Лабержей. А теперь здесь, на террасе, какая-то парочка обменивалась колкостями.
— Ты бы лучше подумала…
— Замолчи!
— Очень разумный ответ!
— Заткнись, понял?.. Официант, вы подали очень теплый лимонад. Принесите другой. Женщина говорила нарочито громко.
— Однако тебе все-таки нужно решиться, — продолжал мужчина.
— Так иди туда один. И оставь меня в покое.
— Но ведь то, что ты делаешь, — гнусно.
— А ты?
— Я? И ты еще смеешь… Слушай, не будь мы здесь, мне, наверное, трудно было бы сдержаться. Она засмеялась. Чересчур громко.
— Замолчи! Прошу тебя.
— Пошел ты, дорогой!..
— А почему я должен молчать?
— Потому что потому.
— Ничего не скажешь, ответ вразумительный. Замолчишь ты?
— А если мне так нравится?
— Адель, предупреждаю тебя, что…
— Что? Что устроишь скандал на публике? Что это тебе даст? Вон люди уже слушают нас.
Она резко поднялась. Мегрэ сидел спиной к ней, но видел, как удлинялась ее тень на плитах террасы. Потом увидел ее со спины. Женщина шла к берегу моря.
Теперь, против света, это был силуэт на фоне алеющего неба. Мегрэ заметил, что она довольно хорошо одета, и не в пляжном костюме, на ногах у нее шелковые чулки и туфли на высоком каблуке. Из-за этого, когда она сошла на гальку пляжа, походка ее стала тяжелой и неграциозной. Каждую минуту она рисковала вывихнуть себе лодыжку. Но неуклонно шла вперед, разъяренная, упрямая.
