Саймон Толкиен - Последний свидетель
Грета не ответила, лишь поднесла салфетку к лицу. Плечи ее задрожали, она давала понять, что расстроена просто до слез.
Первым порывом леди Энн было встать и обнять девушку. Ясно, она очень обидела Грету, та чрезвычайно редко теряла над собой контроль. Но какая-то вторая половинка души леди Энн противилась этому. От этой Греты ничего, кроме неприятностей. Ведь, в конце концов, именно она, Грета, прокралась к ней в спальню и примеряла там платья, словно они ее собственность. Именно Грета так расстроила Томаса. Этой ей, Грете, следует извиниться перед всеми ними.
— Послушайте, кто здесь пострадавшая сторона?! — воскликнула леди Энн, перенося свое раздражение на мужа, нервно ерзавшего в кресле на другом конце стола. — Ведь я не пойду примерять ее одежду, верно?
— Нет, конечно, не пойдешь. Потому что у нее не найдется для тебя ничего подходящего. В том-то и штука, черт побери! Неужели не понимаешь?
— Да, теперь понимаю, — сказала леди Энн и поднялась из-за стола. — Слишком хорошо понимаю. Пойду прилечь. Чувствую, опять ужасно разболелась голова. Здесь у нас не Лондон, Питер. И я здесь не для того, чтоб вести политические дебаты с тобой. Возможно, с Гретой и могла бы, но не буду.
Леди Энн затворила за собой дверь раньше, чем сэр Питер успел что-то ответить. Грета по-прежнему не отнимала салфетку от лица, и ее плечи продолжали вздрагивать, свидетельство того, что она еще не успокоилась. Сэр Питер скатал свою салфетку в комок и силился придумать слова, которые могли бы успокоить секретаршу, но ничего толкового на ум не приходило.
И вот в конце концов он неуклюже поднялся, обошел стол и встал за спиной у Греты. Он долго переминался с ноги на ногу, затем осторожно опустил руку ей на плечо.
— Пожалуйста, Грета. Не плачь. Она не хотела тебя обидеть. Она просто расстроена, нервы расшалились, вот и все.
Грета сидела, низко склонившись над столом, прядь черных волос падала ей на лоб, и сэр Питер осторожно отвел ее и заложил за ушко, нежно поглаживая по голове.
Грета подняла на него глаза. Они были полны слез, но она улыбалась. И вдруг перехватила взгляд сэра Питера, устремленный за вырез простенькой белой блузки. Сэр Питер не мог оторвать взор от развилки между грудями и внезапно ощутил сексуальное возбуждение.
— Спасибо, Питер… Я вела себя так глупо. А ты… ты такой…
Но Грета так и не закончила фразу. Сэр Питер резко отшатнулся и привалился спиной к стене. С противоположной стены на него смотрел портрет отца леди Энн, на губах почтенного джентльмена и аристократа играла презрительная улыбка. Портрет был скверным, с чисто художественной точки зрения, но сходство художнику уловить удалось, и рисовал он его в ту пору, когда семейные портреты уже начали выходить из моды. Особенно хорошо художнику удались аристократический изгиб губ старика и отстраненный взгляд холодных глаз из-под опущенных век. Сэр Питер вспомнил: с точно таким же холодным неодобрением смотрел на него будущий тесть, когда сам он пришел просить руки леди Энн.
«Везде бывает, везде принят, так говорит Энн. Но где именно, позвольте спросить? Вот в чем вопрос, молодой человек. Где и кем именно принят?»
— Да пошел ты куда подальше, старый дурак, — злобно прошептал сэр Питер, не сводя глаз с портрета. — Ничего плохого я не сделал.
— Что ты сказал, Питер? — спросила Грета.
— Ничего. Ничего, кроме того, что ты не единственная, кто чувствует себя не в своей тарелке в этом проклятом доме. Ладно, мне тоже пора. Пойду взгляну, в порядке ли Энн. Ну, ты понимаешь…
— Конечно, понимаю, — тихо ответила Грета, вытирая слезы салфеткой.
ГЛАВА 4
Питер взлетел наверх, прыгая сразу через две ступеньки. И обнаружил, что дверь в спальню заперта. Он постучал, окликнул жену по имени, но ответа так и не получил.
С минуту или две он расхаживал по коридору перед запертой дверью в спальню жены, затем вошел в свою, где последнее время ночевал все реже. Здесь было как-то особенно душно, воздух жаркий, спертый. Разве уснешь в такой духоте… Питер разделся догола, но облегчения не почувствовал, а сердце билось все так же учащенно.
Тогда он поднялся и распахнул настежь окна в старинных рамах. Внизу, перед домом, неподвижно застыли три тонких тиса. Черные облака неслись по небу, то закрывая, то вновь открывая бледный полумесяц; на севере, в той стороне, где находился Кармут, вдруг полыхнули над горизонтом голубоватые молнии. Чуть позже донесся глухой раскат грома, но дождя не было.
Питер вспомнил, как впервые ночевал в этой комнате, когда они с Энн приехали навестить отца еще до женитьбы. Он лежал на постели, вслушивался в шум моря и, как и тогда, ощущал тревогу, смешанную с желанием. В спальне, что находилась напротив по коридору, похрапывал сэр Эдвард. Спальня Энн находилась чуть дальше и была набита игрушками, плюшевыми медведями всех мастей и размеров, а также вышивкой, которой она занималась с детства.
«Ну, что, получил все, что хотел, да, молодой человек?» То были последние слова хозяина дома прежде, чем они отправились наверх спать. И сказаны они были таким тоном, словно старик хотел подчеркнуть, что ему, Питеру, больше ничего не светит, к примеру, его, сэра Эдварда, дочь. Но он все-таки заполучил и ее. И теперь старый придурок покоится под тяжелой могильной плитой на церковном кладбище Флайта. А он, Питер, стал рыцарем и полновластным хозяином этого дома.
Он получил рыцарский титул, причем не благодаря старику, а своими собственными стараниями. Не унаследовал рыцарство, как сэр Эдвард, Отец Питера сражался, чтоб защитить свою страну, и сумел воспитать в сыне чувство долга и ответственности перед родиной. Но сэр Эдвард считал все это ерундой. И не упускал ни единой возможности высказать эти свои чувства и мысли. Питер не из их класса. Он чужак, выскочка, нувориш. Совсем не такого человека хотел сэр Эдвард видеть мужем дочери-аристократки.
«Возможно, старик был прав, чиня препятствия нашему браку», — с горечью подумал сэр Питер. Между ним и Энн совсем мало общего, с каждым годом и днем это становится очевиднее. Прежде его привлекала ее красота, им двигало стремление заполучить эту девушку вопреки всему, что их разделяло, ведь по-настоящему Питер был счастлив, лишь преодолевая препятствия.
Тогда он мечтал увести девушку от тирана-отца и скучной деревенской жизни, но позже выяснилось, что именно такую жизнь она больше всего и любила. Находила в ней глубокое внутреннее удовлетворение, совершенно чуждое и непонятное Питеру. Она была счастлива, выращивая розы и слушая рассказы сына. Вдали от Лондона и от всего, что так много значило для мужа.
