Ноэль Рандон - Черная пелерина
— И в результате мсье Фруассара выручил мсье Дюмолен, насколько я помню?
— Да, наверное, это так. Мой муж ужасно любит быть галантным в обществе других мужчин, — сказала она с оттенком иронии. Потом мадам Гортензия посерьезнела и напрямик спросила комиссара:
— Прошу сказать откровенно: вы подозреваете Фруассара?
— Дорогая мадам Гортензия, я никого не подозреваю или, если вам угодно, вынужден подозревать всех. А в данный момент я хочу как-то упорядочить факты. Может быть, вы попытаетесь вспомнить, когда вы сняли первую шаль, поданную вам Луизой, перед тем, как набросить на плечи вторую, из черного кашемира: брошь еще была на платье?
Гортензия прикрыла глаза и долго обдумывала вопрос комиссара. Наконец она сказала не совсем уверенно:
— Наверное, да… Хотя, честно говоря, я не убеждена в этом. Нет, я не могу точно вспомнить.
— А как вы думаете, брошь могла зацепиться за шерсть и остаться в первой шали?
— Не знаю. Если только застежка была не слишком крепкая… Кончик иголки выглядывал из-за крючка, об этот острый кончик легко может зацепиться шерстяная материя… — размышляла вслух мадам Дюмолен.
— Вы осматривали обе шали?
— Конечно, я это прежде всего сделала.
— А зеленую шаль вы собственноручно забирали на террасе?
— Нет, комиссар. Она оставалась на спинке кресла. В мою спальню ее принесла Анни.
Они дошли как раз до края усадьбы и остановились у ворот, выходящих на широкую улицу. Продолжением этой улицы было шоссе, ведущее в Канн.
Мадам Гортензия подала комиссару холеную руку.
— Благодарю вас, дорогой мсье Лепер, я вам очень обязана. Прошу кланяться от моего имени вашей сестре, желаю ей скорейшего выздоровления.
А в это время Торнтон Маккинсли, плотно закутанный в купальный халат, стоял на скальных ступенях и осматривал окрестности. Ступени сходили почти отвесно к узкой полоске пляжа. Пламенный цвет купального «фроте»[1], синева моря, яркая зелень далеких холмов и близкого парка вместе с чистым золотым песком — все это свидетельствовало о том, что молодой режиссер окончательно и бесповоротно решил снимать цветной фильм. Но уже в следующий момент он отказался от этого решения. Маккинсли опасался грубых эффектов. По правде говоря, он боялся также и эффектов излишне утонченных. Что бы там ни говорили в Европе об американских режиссерах, Торнтон Маккинсли был человеком культурным. Если в своей деятельности он не пользовался смелыми артистическими приемами, то только из меркантильных соображений. В жизни он не избегал риска. Он испытал в Париже разнообразные эмоции, но они не имели слишком много общего с так называемыми приключениями. Торнтон, направляясь в Европу, мечтал о настоящем, мужском приключении. А сейчас он начинал уже всерьез скучать. Маккинсли думал о том, как бы украсить жизнь опасным предприятием, как бы перебороть обстоятельства.
Вырубленные в скале ступени, узкие и отвесные, вели прямо в уютный залив. Маккинсли, стоя на песке, посмотрел вверх: склон холма, заканчивавшийся одной из стен резиденции семейства Дюмоленов, производил отсюда впечатление фантастической башни. Вилла, углубленная в неровное, скалистое побережье, выходила на эту сторону своей низкой частью с единственным окном, а противоположная часть, двухэтажная, которую по всей ширине охватывала крытая красным тентом терраса, выходила на парк, полого спускавшийся к городу.
Торнтон сбросил плащ и выполнил несколько гимнастических упражнений. И тогда он заметил на песке свежие следы узких ступней. Он пошел за ними и обнаружил, что перед самой полоской воды они превратились в какие-то странные отпечатки: широкие и непохожие на человеческие ступни. На расследование времени не оставалось, потому что пучина морская разверзлась, и перед Торнтоном предстала тоненькая фигура, частично только напоминающая женскую.
Луиза сняла маску для ныряния, стянула ласты и предложила небрежно:
— Пожалуйста, может быть, вы захотите этими вещами воспользоваться.
— С превеликим удовольствием, — сказал Торнтон Маккинсли. — Но я прошу вас, не убегайте. В моем халате есть сигареты и зажигалка. Я ненадолго окунусь в глубины морские и возвращусь.
Когда по прошествии короткого промежутка времени он возвратился, Луиза сидела на его халате, затягиваясь сигаретой.
— В первый раз курю эти «Тобакко Рекорд». Ничего… — сказала она и зевнула.
— Скучно? — спросил молодой режиссер
— Простите. Этой ночью я почти не спала
— Франция прекрасна, — сказал Маккинсли равнодушным тоном, — но без особой живости.
Луиза ни с того, ни с сего взорвалась смехом.
— Вы, кажется, пишете, мадемуазель Дюмолен?
— Меня зовут не Дюмолен, а Сейян. Я ведь не дочь, а воспитанница.
— Ах, да. Я забыл. Луиза Сейян. Из-за этого мсье Дюмолен зовет вас «Саган»?
Луиза ответила молчанием.
— А о чем вы пишете? — не отставал режиссер.
— Вам это интересно?
— Мне все интересно.
— О жизни, — тоскливо ответила Сейян.
— Ваш опекун тоже пишет о жизни. О специфической стороне жизни, преступной и наиболее эмоциональной.
— Вы так думаете? — в голосе Луизы слышалась ирония.
— А вы иного мнения?
— Что касается жизни, то я не считаю, будто она эмоциональна с какой-либо стороны вообще. А что касается творчества мсье Дюмолена, то я оцениваю его как обыкновенный китч, поделку, недостойную порядочного человека.
— Мадемуазель, вы личность решительная и независимая. Несмотря на то, что по прошествии некоторого времени вы наверняка согласитесь принять во владение все эти красивые вещи, — Маккинсли сделал широкий жест рукой, — которые мсье Дюмолен добывает благодаря своей гадкой литературе.
— Вы ошибаетесь. Я воспитанница семейства Дюмоленов, но не их любимица.
— Ах, вон как? — удивился Торнтон. — Вы любите путешествия? — сменил он тему.
— Я не знаю, люблю ли я путешествия.
— Как я должен это понимать? Вы не выезжали из Франции?
— Разумеется, не выезжала. Вы беседуете с замученным невольником, бряцающим цепями, — сказала девушка немного напыщенным тоном.
— Вы не ошибаетесь?
— Все мы невольники, — подтвердила она философски. — За исключением тех, которые способны на поступки.
— Я приглашаю вас в Нью-Йорк. Прошу располагать местом в моем автомобиле и так далее, — сказал он полушутя, полусерьезно. — Мелкие расходы для меня разницы не составляют. Особенно ввиду того, что на сценарии вашего опекуна я собираюсь сделать большие деньги.
Торнтон показывал в улыбке белые зубы. Он был худым, мускулистым, загорелым. Луиза исподлобья смотрела на него. Неожиданно она ответила изменившимся голосом:
