Ноэль Рандон - Черная пелерина
— Какое несчастье? — удивился комиссар Лепер.
— С этой брошью, прошу прощения. Я порядочная девушка. Я два года работаю у Дюмоленов. Никогда ничего не пропадало. У меня мать и младшая сестра, школьница. Я им помогаю. Какая я. несчастная! Мадам Дюмолен сегодня в первый раз повысила на меня голос, она сказала, что я, наверное, вожу к себе парней, а ведь это неправда… И я тогда сказала, что он был здесь…
— Успокойтесь, прошу вас, — сказал комиссар Лепер мягко, а потом прибавил: — Жакоб Калле для вас компания неподходящая.
Анни вытерла набежавшие слезы тыльной стороной ладони.
— Агнесс говорит, что Жакоб — жертва войны.
Комиссар кивнул.
— А что еще говорит Агнесс? — спросил он по инерции.
— Ничего, мсье комиссар. Вчера после десяти вечера она вышла куда-то, а когда вернулась, я уже спала. А сегодня она обозвала меня доносчицей.
Анни не могла овладеть собой, отрывистые всхлипывания сотрясали ее красиво округленные плечи.
— Благодарю вас, дитя мое, — сказал комиссар отеческим тоном. — Прошу прислать ко мне Агнесс Калле.
Анни поклонилась и с платочком у глаз покинула комнату. Комиссар заметил, что при ходьбе она слегка покачивает бедрами.
Агнесс заставила себя ждать больше десяти минут. Она встала в дверях, худая, маленькая, глядя из-под белого чепца косым взглядом.
— Что там хорошего слышно? — начал комиссар не очень ловко. — Берите стул и садитесь.
— Я могу и постоять, — заявила Агнесс.
— Зачем стоять, когда можно сидеть, — добродушно продолжал комиссар, — пожалейте ноги.
— Мне не жалко их, — желчно ответила Агнесс.
— Ну, как хотите, — Лепер нахмурил брови. — У мадам Дюмолен пропала брошь с бриллиантами, подарок мужа к годовщине свадьбы. Что вы по этому поводу можете сообщить?
— Я ее не брала.
— Допускаю. Я знаю вас не первый день и если бы сомневался в вашей порядочности, никогда бы не порекомендовал Дюмоленам. — Комиссар напомнил Агнесс некоторые обстоятельства. — Вы кого-нибудь подозреваете?
— Мадам Дюмолен могла потерять брошь. Зацепилась за что-нибудь шалью — и готово. Такие всегда засунут вещь куда-то, и — ищи ветра в поле. Это обнаружится при уборке в каком-нибудь уголке, там, где никто бы и не подумал.
— У вас вроде бы вчера был гость?
Агнесс молчала.
— Ваш сын приезжал проведать вас, не так ли? Почему вы не отвечаете?
— А что тут отвечать? Вы же знаете.
— В котором часу Жакоб приехал?
— Чуть раньше двенадцати.
— И вы спрятали его в своей комнате?
— Он просто сидел на кровати, в шкаф я его не прятала, — со злостью ответила допрашиваемая.
— А в котором часу он оставил От-Мюрей?
— В двадцать два двадцать. На поезде в Тулон.
— И все время он сидел в вашей комнате?
— Нет, он вышел раньше.
— Когда?
— Было семь часов, а может, шесть.
— А почему он ушел рано?
— Я сама его выставила, чтобы не нервировать хозяев.
— Ага. Но если он раньше ушел, то он раньше и уехал.
— Он поехал в двадцать два двадцать. Как только пришел, так сразу и сказал, что уедет именно этим поездом.
— Что с того, что он так сказал. Потом он мог поехать и другим поездом. Мог или не мог? — повысил голос Лепер.
— Конечно, мог, — ответила Агнесс.
— Стало быть, вы считаете, что ваш сын мог уехать значительно раньше?
— Это вы так считаете, а не я…
Комиссар нетерпеливо поерзал в кресле.
— Агнесс, куда вы ходили вчера вечером?
— На станцию. К поезду на Тулон в двадцать два двадцать.
— Почему вы сразу мне об этом не сказали? — комиссар поднялся.
— Я отвечаю на вопросы, — смущенное лицо Агнесс выражало злое удовлетворение.
Комиссар Лепер мстительно сказал:
— Если бы Жакоб уехал до восьми часов, то его бы вообще никто не стал подозревать, потому что в восемь мадам Дюмолен сидела еще за столом без шали, с брошью, приколотой к платью. Но Жакоб, как вы сами свидетельствуете, уехал из От-Мюрей именно в двадцать два двадцать. А до того времени он болтался по парку, возможно, даже вошел незамеченным в холл, а из холла в комнату хозяев… Ведь у мсье Дюмолена был повод, из-за которого он запретил вам принимать у себя Жакоба. Жакоб — закоренелый преступник. Закоренелый! И очень ловкий. Платиновая булавка длиной четыре сантиметра, а на ней четыре бриллианта по два карата каждый. Капитальная вещь, большая ценность. Королевское сокровище.
Комиссар Лепер смерил женщину строгим взглядом, но Агнесс не опустила глаз.
— Что Жакоб сказал вам на вокзале?
— Ничего он не сказал, мсье. Когда я пришла на станцию, поезд в двадцать два двадцать на Тулон уже ушел. Я опоздала.
— Ага, так, значит, вы опоздали… Хорошо, можете идти.
Мадам Гортензия сопровождала комиссара до самых ворот в конце парка.
— Мне очень неловко затруднять вас, — сказала она таким тоном, словно мсье Лепер был обычным знакомым, делающим слегка затруднительную для него услугу. — Но вы понимаете мое положение. Я уж не беру во внимание финансовый вопрос, хотя потеря значительная, но ведь это подарок Шарля. Он с такой радостью дарил мне эту брошь, был так доволен, что она мне понравилась. А я носила ее всего несколько часов, вот ведь жалость. Я ужасно досадую на себя за то, что бегала вчера по всему дому, выходила в парк, не проверив даже, хорошо ли действует застежка. И Луиза выскочила с этой шалью. Что за выдумка? А с другой стороны, кто мог знать, что в доме сидит преступник-рецидивист…
— Конечно, фатальное стечение обстоятельств, — согласился комиссар.
— Допрос дал какой-то результат? — спросила мадам Дюмолен.
— В некоторой степени, — ответил комиссар. — Вы вот только что упомянули о шали. Насколько я помню, мадемуазель Луиза принесла какую-то цветную шаль и набросила вам на плечи, но вы захотели другую…
— Да. Луиза принесла зеленую шаль из тонкой шерсти, совершенно не подходящую к моему платью. На мне после полудня был костюм из серо-голубого муара с большим декольте, — описала она по-женски свое убранство. — Этот туалет очень хорошо смотрится с черным кашемировым платком. Вот я и попросила Луизу принести этот платок.
— Мадемуазель Луиза принесла, — начал комиссар, — и хотела вас укрыть. И тогда вскочил с места мсье Фруассар, споткнулся о стул…
— Конечно, я вспоминаю, — улыбнулась мадам Дюмолен. — Но он сделал это как-то неловко, споткнулся о стул…
— Вот-вот, — подхватил комиссар, — споткнулся о стул, схватился за край шали…
— Это я не заметила. Но он, действительно, чуть не упал. Согнулся пополам, но задержался в самом конце террасы у ног Селестины. — Гортензия смеялась звонко и по-молодому. — Это ужасно глупо, но больше всего на свете меня смешит, когда кто-то падает!
