Джон Бёкан - Тридцать девять ступенек
Поезд начал замедлять ход и остановился на той самой станции, где я сошел вчера вечером. Я спрятался в тени и стал внимательно вглядываться в то, что происходило за окном. На запасном пути стоял встречный поезд, который дожидался, когда мы освободим главный путь. Тот самый старик, начальник станции, который вчера окучивал картошку, видимо, очень раздраженный тем, что ему мешают заниматься своим делом, разговаривал с какими-то тремя мужчинами в штатском. Стоявшая рядом со стариком девочка вдруг стала что-то говорить, и один из тех троих достал записную книжку и стал в нее что-то быстро записывать. Двое других посмотрели на дорогу, по которой я ушел вчера, и я понял, что эти трое из местной полиции. Видимо, Скотленд-Ярд уже сообщил им обо мне.
Мой спутник пробудился, едва мы отъехали от станции. Ткнув ногой в бок собаку, он пробурчал те самые слова, с которыми обращается к самому себе почти каждый очнувшийся пьяница: «Где я нахожусь?». Не получив ответа, он продолжал тоном человека, обманутого в самых лучших своих ожиданиях:
— Вот и будь после этого трезвенником.
Я не выдержал и выразил сомнение, применимо ли это понятие именно в данном случае.
— Я вам точно говорю, — очень обиделся и, видимо, не на шутку рассердился пастух, — что я трезвенник. С Мартинова дня[4] у меня не было во рту ни капли виски. Даже на Новый год я не прикоснулся к спиртному, хотя мне очень хотелось.
Он закинул ноги на сиденье и растянулся на лавке.
— В голове такой гуд, точно черти играют на волынке, — промычал он, — а во рту все горит адским пламенем.
— Как же это вышло? — поинтересовался я.
— Все из-за проклятого бренди. Ну, я думал, что это ведь не виски. Выпил рюмочку, потом другую…
Он пробормотал что-то еще и захрапел.
Я решил сойти на одной из следующих станций, но тут вышла оказия, которой я тотчас воспользовался. Поезд вдруг остановился и не двигался с места несколько минут. Я поднял раму и выглянул из окна. Поезд стоял у акведука — внизу, подо мной, стремительно мчалась коричневая речушка. Никто кроме меня не поинтересовался, почему мы стоим. Я бросился к двери вагона.
И тут случилось то, что я, конечно, мог бы предвидеть. Гнусное животное, очевидно, думая, что я обокрал ее хозяина, вцепилось зубами в мои брюки. Я вырвался и выпрыгнул из вагона. Слышно было, как овчарка залилась хриплым, отрывистым лаем.
Согнувшись в три погибели, я продирался сквозь густой кустарник. Собака, естественно, разбудила пастуха, своего хозяина, и тот, стоя в дверях вагона, начал орать, что человек выбросился из вагона и совершил самоубийство. Все мои планы исчезнуть из поезда быстро и незаметно рухнули, точно карточный домик. Добравшись до берега реки, я оглянулся назад. Двери многих вагонов были открыты — из них выглядывали испуганные пассажиры. Не знаю, что было бы дальше, если бы пьяница вдруг не потерял равновесие и не вывалился вместе с собакой вниз из вагона. Они покатились кубарем к реке. Проводник и несколько пассажиров бросились на помощь. Наверное, злая собака цапнула кого-то из спасателей, потому что слышно было, как жертва отводила душу в крепких выражениях. Я между тем продолжал, согнувшись, пробираться через кустарник дальше. Постепенно все стихло. Машинист дал гудок, и я увидел удаляющийся от меня поезд.
Я наконец-то распрямился и огляделся. Позади с тихим шелестом бежала река, где-то вдали кричал кроншнеп. Рельсы железной дороги блестели в лучах солнца, точно серебряные спицы. Тишина, покой, ни единой человеческой души, кроме меня, во всей округе. И тут впервые за эти сутки в голове моей мелькнула мысль о тех людях, которые охотились за Скаддером. Опять я подумал, что мне больше всего надо остерегаться их, а не полиции. Жуткий, леденящий душу страх сжал мне сердце, и я, не разбирая дороги, помчался вперед, к синеющим вдали холмам…
Сердце бешено стучало у меня в груди, пот заливал мне глаза, но я упорно карабкался вверх до тех пор, пока не достиг вершины холма.
На юг простиралось поросшее вереском болото — его я пролетел словно на крыльях. У меня прекрасное зрение, и поэтому, посмотрев направо, на восток, я увидел вдали аккуратные прямоугольники зеленеющих полей и белую дорогу на самом краю горизонта. Я глубоко вздохнул, поднял голову и посмотрел на чистое, голубое небо над головой…
Я еще раз поглядел назад, откуда пришел. С юга по воздуху ко мне приближалась точка. «Ну, конечно же, это самолет», — тотчас догадался я, и опять страх своей железной рукой сжал мне сердце. Спрятавшись в одной из поросших вереском расселин, я целых два часа наблюдал за кружившим надо мной самолетом. Когда он, наконец, повернул назад, откуда прилетел, я пришел за эти два часа к ясному, как это майское небо, решению: уж если меня выслеживают с самолета, то глупо скрываться в холмах или болотах, где мое передвижение легко может быть обнаружено с воздуха. Надо идти туда, на восток, где есть дороги и человеческое жилье.
Было уже шесть часов вечера, когда я, наконец, вышел на дорогу, которая, то приближаясь, то отдаляясь от протекавшего в долине ручья, привела меня к мостику. По другую сторону ручья стоял симпатичный домишко. Из трубы его вился дымок. На мосту, облокотясь на его перила, меня словно бы поджидал молодой человек. В левой руке он держал книжку, в правой — трубку. Я слышал, как он продекламировал:
Когда грифон сквозь дебри,
В болотах и холмах преследовал его…
Он вздрогнул, увидев меня рядом с собой. У него было симпатичное, загорелое лицо.
— Добрый вечер, — приветствовал он меня с какой-то непонятной серьезностью. — Приятно путешествовать в такой чудный вечер.
Дым из очага восхитительно пах торфяным брикетом и жарящейся на огне отбивной.
— Добрый вечер, — поклонился я и спросил: — Похоже я набрел на гостиницу?
— К вашим услугам, сэр, — поклонился он в ответ. — Я хозяин и с радостью предоставлю вам кров, хотя бы потому, что мне не с кем перемолвиться.
Я облокотился на перила с ним рядом и стал набивать трубку, обдумывая, как мне сделать из этого молодого парня своего сообщника.
— Уж больно вы молоды для хозяина, — нарочно усомнился я.
— Дело перешло ко мне от отца — он недавно умер. Я живу здесь вместе со своей бабкой. Правду сказать, я не в восторге от своей профессии.
— А кем бы вы хотели стать? — невинно спросил я.
Он густо покраснел.
— Я хотел бы стать писателем.
— Чего же лучше, — сказал я. — Думаю, что лучшего рассказчика всяких историй, чем хозяин гостиницы, и не найти.
— Так было в стародавние времена, но не теперь, — убежденно заговорил он. — Тогда по дорогам бродили всякие пилигримы, менестрели, катились почтовые кареты. А теперь сюда заглядывают лишь рыбаки в апреле, охотники в августе, да иногда остановится машина с толстыми женщинами, которые решили здесь пообедать. Из такого материала ничего не выжмешь. Как бы мне хотелось повидать мир и людей! Тогда бы я, быть может, написал что-нибудь подобное тому, о чем пишут Конрад и Киплинг. А пока что я накропал несколько стишков, которые были опубликованы в журнале Чемберса.
