Найо Марш - Чернее некуда
«Да, задали мне задачу, — подумал Аллейн. — Одно неверное слово и я не только провалю мою миссию, но, похоже, загублю старинную дружбу и даже посею семена политически опасного недоверия». И он сказал:
— Я приехал, чтобы кое о чем тебя попросить и сожалею, что приходится досаждать тебе этим. Не стану притворяться, будто мое начальство не знает о нашей старой дружбе, — которую я очень ценю. Разумеется, знает. Однако я согласился на поездку потому, что считаю эту просьбу разумной и тревожусь о твоей безопасности.
Какой-либо реакции ему пришлось дожидаться в течение довольно долгого времени. Казалось, упал некий занавес. Впервые с момента их встречи Аллейн, глядя на эту немного отвисшую челюсть, на мешки под лишенными блеска глазами, подумал: «Я разговариваю с негром».
— Ну да! — наконец произнес Президент. — Я и забыл. Ты же полицейский.
— Пословица гласит — хочешь сохранить друга, не одалживай ему денег, не так ли? Я не верю в ее справедливость, но если подставить вместо последних четырех слов «никогда не используй его в своих деловых интересах», я бы с ней спорить не стал. Однако то, что я сейчас делаю, вовсе не сводится к этому. Все гораздо сложнее. Моя конечная цель, верите вы этому, сэр, или не верите, состоит в том, чтобы сохранить вашу чрезвычайно ценную жизнь.
Снова повисло опасное молчание. Аллейн подумал: «Да, именно так ты и выглядел, когда думал, что кто-то тебе нагрубил. Тебя словно ледком покрывало.»
Однако ледок растаял и лицо Громобоя приобрело одно из самых приятных его выражений — такое, словно он увидел нечто забавное.
— Теперь я тебя понял, — сказал он. — Это ваши сторожевые псы, Специальная служба. «Пожалуйста, вразумите его, этого черномазого. Пусть он позволит нам изображать официантов, журналистов, уличных прохожих и почетных гостей, никто нас и не заметит.» Так? Это и есть твоя великая просьба?
— Ты знаешь, я боюсь, что они так или иначе сделают это, сделают все, что смогут, с какими бы трудностями им ни пришлось столкнуться.
— Тогда к чему огород городить? Глупо же!
— Они были бы намного счастливее, если бы ты не стал вести себя, к примеру, так, как на Мартинике.
— А что я такого сделал на Мартинике?
— При всем моем глубочайшем уважении: ты настоял на серьезном сокращении мер безопасности и еле-еле увернулся от убийцы.
— Я фаталист, — внезапно объявил Громобой, и поскольку Аллейн не ответил, добавил: — Дорогой мой Рори, я вижу, придется тебе кое-что объяснить. А именно — что я собой представляю. Мою философию. Мой кодекс. Послушаешь?
«Ну вот, — подумал Аллейн. — Он изменился куда меньше, чем это представляется возможным.» И преисполнившись самых дурных предчувствий, сказал:
— Разумеется, сэр. Я весь внимание.
Объяснения при всей их пространности свелись к хорошо известной Аллейну по школе несговорчивости Громобоя, сдобренной и отчасти оправданной его несомненным даром завоевывать доверие и понимание своих соплеменников. Время от времени разражаясь гомерическим хохотом, он подробно распространялся о махинациях нгомбванских экстремистов, и правых, и левых, которые в нескольких случаях предпринимали серьезные попытки прикончить его, каковые по каким-то мистическим причинам сводились на нет присущим Громобою обыкновением изображать из себя живую мишень.
— В конце концов они уразумели, — объяснил он, — что я, как мы выражались в «Давидсоне», на их собачий бред не куплюсь.
— Это мы так выражались в «Давидсоне»?
— Конечно. Неужели не помнишь? Излюбленное наше выражение.
— Ну пусть.
— Это же было твое любимое присловье. Да-да, — воскликнул Громобой, увидев, что Аллейн намеревается возразить, — ты то и дело его повторял. Мы все у тебя его и переняли.
— Давай, если можно, вернемся к нашему делу.
— Все до единого, — ностальгически продолжал Громобой. — Ты задавал в «Давидсоне» тон.
Тут он, по-видимому, приметил скользнувшее по лицу Аллейна выражение ужаса и, наклонясь, похлопал его по колену.
— Однако я отвлекся, — признал он. — Что, вернемся к нашим баранам?
— Да, — с великим облегчением согласился Аллейн. — Вернемся. К нашим.
— Твой черед, — великодушно сказал Громобой. — Что ты там говорил?
— Ты не думал о том, — да нет, конечно думал, — что тут произойдет, если тебя убьют?
— Как ты и сказал: конечно думал. Цитируя твоего любимого драматурга (видишь, я не забыл) — последуют «отравленные тучи насилия, убийства, грабежа», — Громобой произнес цитату с явным удовольствием и добавил: — И это еще слабо сказано.
— Да. Так вот, как ты должен был понять на Мартинике, риск не ограничивается территорией Нгомбваны. Специальной службе известно, действительно известно, что в Лондоне есть полубезумные, на все готовые экстремисты. Среди них имеются выходцы их совсем уж застойных болот колониализма, имеются и те, кого снедает ненависть к цвету твоей кожи. Попадаются также люди, которых по-настоящему сильно обидели, люди, чьи обиды приобрели по причине безысходности самые уродливые очертания. Впрочем, не мне тебе обо всем этом рассказывать. Они существуют, их немало, они организованы и готовы действовать.
— Меня это не тревожит, — со способным довести до исступления самодовольством сообщил Громобой. — Нет, серьезно. Совершенно честно тебе говорю, ни малейшего страха я не испытываю.
— Я твоего чувства неуязвимости не разделяю, — сказал Аллейн. — Я бы на твоем месте обливался потом от страха.
Тут ему пришло в голову, что он и вправду думать забыл о дипломатическом протоколе.
— Но пусть так. Примем твое бесстрашие за данность и вернемся к разрушительным последствиям твоей смерти для твоей же страны. Вот к этим самым «отравленным тучам». Неужели даже эта мысль не способна склонить тебя к осторожности?
— Но дорогой мой, ты так и не понял. Никто меня не убьет. Я это точно знаю. Чую нутром. Мне просто-напросто не писано на роду пасть от руки убийцы, только и всего.
Аллейн открыл было рот, но смолчал и снова закрыл.
— Только и всего, — повторил Громобой.
Он развел руки в стороны.
— Ты понял! — торжествующе воскликнул он.
— Ты хочешь сказать, — произнес Аллейн, тщательно подбирая слова, — что пуля в Мартинике, копье в глухой нгомбванской деревушке и пара-другая выстрелов в упор, которыми тебя время от времени награждали, что всем им было предначертано остаться безрезультатными?
— Дело не только в том, что в это верю я сам, дело в том, что мой народ — мой народ — в глубине души сознает, что так оно и есть. Это одна из причин, по которым меня каждый раз переизбирают, причем единогласно.
![Найо Марш - Всевидящее око [Чернее черного. Всевидящее око. Работа для гробовщика]](/uploads/posts/books/243314/243314.jpg)
