Рекс Стаут - Фер-де-ланс (Острие копья)
Прихватив в кабинете газету, переодевшись в пижаму и шлепанцы, я уселся поудобней в кресле и, убедившись, что сигареты и пепельница под рукой, стал внимательно изучать сообщение о смерти ректора. Длинный заголовок с подзаголовками сообщал:
«Смерть Питера Оливера Барстоу от сердечного приступа. Ректор Холландского университета внезапно умер во время игры в гольф. Его друзья бросились к нему, но он уже был мёртв».
Это была довольно обширная заметка, занимавшая целую колонку на первой полосе и полколонки на второй. А далее шёл некролог и соболезнования всяких именитых людей. Всё мало чем отличалось от сообщений такого рода — просто ушёл из жизни ещё один человек. Я просматривал газеты каждый день, этому сообщению было всего два дня, но я не помню, чтобы обращал на него внимание. Барстоу, пятидесяти восьми лет от роду, ректор Холландского университета, играл в воскресенье в полдень в гольф в клубе «Зелёные луга» близ Плезантвиля, в тридцати милях к северу от Нью-Йорка. Игроков на поле было четверо — Барстоу, его сын Лоуренс и двое друзей, Е. Д. Кимболл и его сын Мануэль. Послав мяч к четвёртой лунке, Барстоу внезапно упал лицом в траву и после нескольких конвульсивных движений затих. Мальчик, нёсший за ним сумку с клюшками, тут же бросился к нему. Когда подошли остальные, Барстоу уже был мёртв.
Среди посетителей клуба оказался врач, старый приятель покойного. Они вместе с сыном Барстоу доставили тело в машине домой, в поместье в шести милях от гольф-клуба. Доктор констатировал смерть от коронарного тромбоза. Далее подробно рассказывалось о карьере Барстоу, его успехах и прочем. Тут же была помещена его фотография. Когда его внесли в дом, жена потеряла сознание. Сын и дочь держались мужественно.
Прочитав всё это ещё раз, я зевнул и отложил газету. Для меня единственным, что могло связывать смерть Барстоу с Карло Маттеи, был неожиданный вопрос, который Вулф задал Анне: видела ли она в комнате Маттеи клюшку для гольфа. Я встал с кресла и сказал себе: «Мистер Гудвин, похоже, у вас нет ничего, что можно было бы положить в папку с этим делом». Выпив воды, я лёг спать.
Утром, в десять, я уже был внизу. Я всегда стремлюсь получить свои восемь часов сна, когда обстоятельства позволяют. Всё равно не увижу Вулфа до одиннадцати. Он встаёт в восемь, независимо от того, когда ложится, завтракает в своей комнате, затем просматривает утренние газеты и два часа, с девяти до одиннадцати, проводит в оранжерее со своими орхидеями. Иногда, принимая душ в ванной комнате, я слышу, как на него покрикивает садовник Хорстман. Но он не обращает на это внимания. Не то чтобы старый садовник недолюбливает шефа, просто он всегда опасается, что массивная фигура Вулфа, его немалый вес и неловкость представляют опасность для драгоценных оранжерейных растений. Хорстман берёг орхидеи, как я свой правый глаз. Он спит за перегородкой в углу холла на чердачном этаже, где размещается оранжерея, и я ничуть не был бы удивлён, если бы мне сказали, что он наведывается к своим питомцам даже по ночам.
Позавтракав на кухне почками соте и двумя стаканами молока, я отправился на прогулку к портовым причалам. Вернувшись, я смахнул пыль в кабинете, открыл сейф и наполнил чернилами самопишущую ручку шефа. Почту я не стал вскрывать, как обычно, а оставил на его столе. Адресованных мне писем я не заметил. Заполнив пару банковских чеков, я проверил записи в приходно-расходной книге. Их было не так много — наша деятельность в последнее время не отличалась активностью. Затем я перешёл к счетам оранжереи и занялся проверкой последних записей, сделанных Хорстманом. За этим занятием меня и застал звонок в дверь. Я слышал, как Фриц пошёл открывать, а через минуту он доложил мне, что некто О'Грэйди желает видеть мистера Вулфа.
Взглянув на визитную карточку, я убедился, что не знаю визитёра. Мне были знакомы почти все из Отдела по расследованию убийств, но имя О'Грэйди я слышал впервые. Однако я велел Фрицу провести его в кабинет.
Вошедший был молод, атлетически сложён и, судя по походке и движениям, хорошо тренирован. Его взгляд мне не понравился, и я подумал: служака, груб и жесток. Он смотрел на меня так, будто я причастен к похищению ребёнка Линдберга.[2]
— Мистер Ниро Вулф? — спросил он, глядя на меня в упор.
— Прошу садиться, — сказал я, указывая на кресло для посетителей, и взглянул на часы. — Мистер Вулф спустится вниз ровно через девятнадцать минут.
О'Грэйди недовольно нахмурился.
— Я по очень важному делу. Вы не можете позвать его? Моя визитная карточка у вас. Я из Отдела по расследованию убийств.
— Знаю. Будьте любезны, садитесь. Если я выполню вашу просьбу и позову его, боюсь, он запустит в меня чем-нибудь тяжёлым.
Наконец он сел, а я снова занялся своей бухгалтерией. Правда, у меня мелькнула мысль, что неплохо было бы расспросить его о том о сём — так, шутки ради, — но, взглянув на выражение его лица, отказался от этой затеи. Он был слишком молод и принял бы это всерьёз. Все девятнадцать минут он просидел неподвижно и прямо, как в церкви, не проронив ни слова.
Когда Вулф вошёл в кабинет, О'Грэйди стремительно встал. Пересекая комнату, Вулф на ходу поздоровался и попросил меня открыть второе окно. Лишь после этого он бросил взгляд на посетителя. Усевшись за стол, шеф сразу заметил визитную карточку, которую я положил сверху, но занялся просмотром почты. С ловкостью банковского кассира быстро перебрав пальцами конверты, он отодвинул их в сторону, после чего наконец поднял голову и посмотрел на сыщика.
— Мистер О'Грэйди, не так ли?
— Мистер Ниро Вулф? — спросил тот и сделал шаг вперёд.
Шеф кивнул.
— Мистер Вулф, я хотел бы получить от вас те документы и вещи, которые вы изъяли вчера из комнаты Карло Маттеи.
— О! — удивлённо воскликнул Вулф и с интересом посмотрел на посетителя. — Вы серьёзно?.. Весьма интересно, мистер О'Грэйди. Садитесь, прошу вас. Подвинь кресло гостю, Арчи.
— Нет, благодарю, — заявил полицейский. — Я тороплюсь. Мне от вас нужны лишь бумаги и… вещи.
— Какие вещи?
— Те, что вы изъяли.
— Назовите, что именно.
Сыщик обиженно вытянул подбородок.
— Не советую шутить, мистер Вулф. У меня мало времени.
Вулф укоризненно погрозил ему пальцем.
— Не торопитесь, мистер О'Грэйди, — отчётливо и твёрдо, не повышая голоса, произнёс Вулф. Таким тоном он разговаривал чрезвычайно редко. Лишь однажды он говорил так со мной. Это было в первые дни нашего знакомства, но я помню это по сей день. Тогда мне казалось, что, не шевельнув и пальцем, он может оставить от меня мокрое место. — Не надо торопиться, — повторил он. — Прошу вас сесть. Я вполне серьёзно говорю вам — сядьте!
