Агата Кристи - Каприз
В кресло, только что оставленное Хэтти, опустился капитан Уорбартон. Он тоже посмотрел на дверь, через которую вышли обе женщины, и, растягивая слова, с ухмылкой заговорил:
— Прекрасное создание, не правда ли?
Было очевидно, что его слова относились не к старшей. Он уголком глаза проследил за тем, как сэр Джордж прямо через растворенное французское окно вышел наружу, увлекая за собой миссис Мастертон и миссис Оливер, и продолжал:
— Окрутила старика Стаббса по всем правилам. Ей все нипочем! Драгоценности, норковые манто и прочее. Я так и не узнал, понимает ли он, что у нее на чердаке немного не хватает. Наверное, считает, что это не имеет значения. В конце концов, этим парням с деньгами не так уж и требуется интеллектуальное общение.
— Кто она по национальности? — спросил с любопытством Пуаро.
— Похоже, из Южной Америки. Но я полагаю, родом она из Вест-Индии. С одного из тех островов, где сахар, ром и тому подобное. Из одного старинного рода — креолка, разумеется, не смешанной расы. На этих островах, как я понимаю, браки внутриродовые… Этим-то и объясняется их умственная неполноценность.
К ним подошла юная Легги.
— Послушайте, Джим, — сказала она, — вы должны быть на моей стороне. Ту палатку нужно поставить там, где мы все решили, — в дальнем конце лужайки, тыльной стороной к рододендронам. Это единственное подходящее для нее место.
— Мадам Мастертон думает иначе.
— Ну и что ж, вы должны убедить ее.
Он по-лисьи ей улыбнулся:
— Миссис Мастертон — мой босс.
— Ваш босс — Уилфрид Мастертон. Член парламента — он.
— Пожалуй. А нужно было бы наоборот. Разве не видно, что он у нее под башмаком?
Сэр Джордж снова через окно вернулся в гостиную.
— А, вот где вы, Пегги, — сказал он. — Вы нам нужны. Вы не подумали о тенте для тех, кто будет намазывать маслом булочки и разыгрывать по лотерее пирожные. А почему фруктовая палатка стоит там, где должны торговать модной шерстью? Где Эми Фоллиат? Только она одна может говорить с этими людьми.
— Она пошла наверх с Хэтти.
— О, вот как…
Сэр Джордж как-то беспомощно посмотрел по сторонам. Мисс Брэвис вскочила с места, где она заполняла пригласительные билеты.
— Я вам ее приведу, сэр Джордж, — предложила она.
— Благодарю вас, Аманда.
Мисс Брэвис вышла.
— Нужно раздобыть колючей проволоки, — проворчал сэр Джордж.
— Для праздника?
— Нет, нет. Загородить там, где наш лес граничит с Худоун-Парком. Старая ограда пришла в негодность, и теперь там ходят.
— Кто ходит?
— Туристы! — выпалил сэр Джордж.
— Вы напоминаете Бетси Тротвуд, воюющую с ослами.
— Бетси Тротвуд? Кто она? — спросил сэр Джордж простодушно.
— Это из Диккенса.
— О, Диккенс. Я читал когда-то «Записки Пиквика». Неплохо. Совсем неплохо. Я был поражен. Но серьезно, эти туристы представляют настоящую опасность с тех пор, как здесь открыли эту шутовскую молодежную гостиницу. Они лезут на вас в своих невероятных рубашках со всех сторон. Сегодня я встретил одного, у которого по всей рубашке были намалеваны ползающие черепахи — такое не привидится, даже если хватишь целую бутылку. Половина не может говорить по-английски — лопочут что-то невразумительное… — Он передразнил: «О, пожалуйста… сказал мне… это дорога на переправу?» Я объясняю им, что не это, кричу на них и отправляю туда, откуда они пришли, а они уставятся на тебя и лишь моргают глазами. А девушки еще и хихикают. Понаехало сюда отовсюду. Кого только не встретишь — итальянцев, югославов, голландцев, финнов. Я не удивлюсь, если встречу эскимоса! И не удивлюсь, если половина из них — коммунисты, — заключил он мрачно.
— Оставьте в покое коммунистов, Джордж, пойдемте, — сказала миссис Легги. — Я помогу вам справиться с несговорчивыми женщинами.
Уводя его, она обернулась:
— Пойдемте и вы, Джим. Пойдемте, если не боитесь, что вас разорвут на части.
— Хорошо, но я хотел бы ввести месье Пуаро в курс дела в связи с «расследованием убийства». Он ведь будет присуждать призы.
— Вы это сделаете потом.
— Я подожду вас здесь, — согласился Пуаро.
Наступила тишина. В кресле потянулся и вздохнул Алек Легги.
— Женщины… они, как пчелиный рой. — Он повернул голову и посмотрел в окно. — К чему все это? Какой-то глупый праздник в саду, который ни для кого не имет никакого значения.
— Но, по-видимому, — заметил Пуаро, — есть люди, для которых он имеет значение.
— Почему люди лишены здравого смысла? Почему они не думают? Не думают о неразберихе, что творится в мире. Неужели непонятно, что обитатели земного шара заняты тем, что совершают самоубийство?
Пуаро рассудительно промолчал. Он лишь с сомнением покачал головой.
— Если мы ничего не предпримем прежде, чем будет уже поздно…
Алек Легги внезапно умолк. На его лице появилось злое выражение.
— О да, я знаю, что вы думаете, — сказал он. — Что я нервный, легковозбудимый и так далее. Словом то, что говорят эти проклятые врачи. Посоветовали переменить обстановку — отдых, морской воздух. Отлично, мы с Пегги приехали сюда, сняли на три месяца домик на мельнице, и я выполняю их предписания. Занимаюсь рыбной ловлей и купаюсь, совершаю дальние прогулки и принимаю солнечные ванны…
— Я заметил, что вы принимаете солнечные ванны, — вежливо вставил Пуаро.
— А — это? — Алек показал на воспаленное лицо. — Это своего рода одно из последствий прекрасного английского лета. Ну и чего я добился? Убежать от действительности невозможно.
— Конечно. Это никогда не приводит к добру.
— А здесь, в деревенской обстановке, это невероятное людское равнодушие и апатия воспринимаются еще острее. Даже Пегги, вполне интеллигентная женщина, и она такая же. Стоит ли волноваться, говорит она. Это меня бесит! Стоит ли волноваться!
— А интересно, почему вас это так волнует?
— Боже мой, и вы — тоже?
— Нет, нет. Это не совет. Мне просто хочется услышать ваш ответ.
— Разве вы не видите, что кто-то должен что-то предпринять?
— И этот «кто-то» — вы?
— Нет, не я лично. Человек как личность в наше время немыслим.
— Почему же? Даже в «наше время», как вы выразились, человек остается личностью.
— Но он не должен ею быть! В период такой напряженности, когда в мире решается вопрос — быть или не быть, нельзя думать о своих собственных болячках и заботах.
— Уверяю вас, вы ошибаетесь. Как-то в войну во время одной из жестоких бомбежек у меня очень сильно разболелась мозоль на пальце ноги. И эта боль мучила меня больше, чем мысль о возможной смерти. Тогда это меня удивило. Я подумал, что в любую минуту меня может убить, и все же я чувствовал свою мозоль. Меня даже оскорбило то, что я страдал от мозоли не меньше, чем от страха перед смертью. И лишь потому, что я мог умереть, самые мелкие личные заботы приобретали для меня особое значение. Я видел женщину, попавшую под машину. У нее был перелом ноги, а она расплакалась, заметив, что на чулке сползла петля.
