Анна и Сергей Литвиновы - Дата собственной смерти
Полковник запер свою комнату и сошел на первый этаж.
В огромной гостиной ему встретился один Инков. Пожилой бизнесмен сидел в кресле, мрачно уставясь на негорящий камин, и прихлебывал коньяк из огромного бокала.
– Валерий Петрович! – окликнул его Инков. Голос бизнесмена слегка заплетался. – Можно вас на одну минуту?
– Что вы хотели? – повернулся к нему Ходасевич.
– Когда вы, наконец, распустите по домам и нас? Мы не можем сидеть здесь вечно. Завтра понедельник. У нас у всех работа. Семьи.
– Я бы попросил вас, Михал Вячеславыч, – мягко сказал Валерий Петрович, – задержаться до завтрашнего утра.
– А что будет завтра утром?
– Завтра может многое разъясниться.
– Вот как? – поднял брови Инков.
– Обещаю вам.
И Ходасевич открыл наружную дверь и вышел в прохладный летний вечер.
Прямо с крыльца открывался вид на Клязьминское водохранилище. Сероватую гладь воды бороздили ослепительные яхты. Откуда они взялись здесь, на подмосковном водоеме, эти многотысячедолларовые красавицы? Из каких Ницц и Барселон приплыли? Полковник вместе со всем народом не успел и глазом моргнуть, как страну заполонили атрибуты богатства: роскошные иномарки, многоэтажные особняки, а там, где еще вчера покачивались на волнах весельные лодчонки со студентами на борту, теперь бороздили тесный простор могучие, шикарные белые суда.
Валерий Петрович, никем не остановленный и не замеченный, протопал по участку к калитке. Отпер массивную задвижку и вышел на подъездную дорогу. Особняк Конышева находился на первой линии от воды, на пригорке. Отсюда вплоть до самого берега простиралась запущенная водоохранная зона. Надо отдать должное: Конышев блюл закон и к водоему свои владения не приблизил. От калитки до воды было по прямой метров сто. К берегу спускалась тропинка – она вилась мимо буераков, высокой травы и отдельно стоящих деревьев.
Сам поселок Теляево располагался за спиной Ходасевича. Он оглянулся. Поселок оказался виден как на ладони: весь застроенный особняками, самое меньшее – трехэтажными. Богатейские дома выглядели впечатляющими, каждый на свой фасон. Присутствовала, в череде других, скромная избушка из цилиндрованных бревен – копия деревенской хатки, прихотью архитектора увеличенная раз в десять; имелся футуристический особняк весь из острых углов, с трехсветными окнами, вышиной метров пятнадцать каждое. Третий дом смахивал на обиталище плантатора – рабовладельца с американского Юга, четвертый – на средиземноморскую виллу с опоясывающим балконом и внутренним двором – патио. Имелся и натуральный рыцарский замок с краснокирпичной крепостной стеной и четырьмя дозорными башнями, и даже нечто вроде панельной многоэтажки: чудовищный тонкий и высокий дом о целых шести этажах.
Валерий Петрович вздохнул. Не то чтобы он завидовал хозяевам всех этих монстров. Человеку свойственно завидовать или ревновать, если у него вдруг отбирают нечто, ему лично неотъемлемо принадлежащее. Или хотя бы присваивают его мечту. Но Ходасевич никогда в жизни даже не мечтал о подобном доме – как никогда не стремился к богатству и славе. Главными добродетелями он почитал незаметность и благородство. Незаметность и благородство – эти слова он мог бы высечь на щите, когда бы заказывал собственный герб.
Но герб – это скорее игрушка нуворишей. А Ходасевич не из их числа. Он всю свою жизнь верой и правдой служил Державе – и та вознаградила его скромной квартиркой на Сельскохозяйственной улице. (Даже убогую дачку – и ту купила ему внезапно разбогатевшая падчерица.) А обитатели здешних особняков о служении Отечеству, похоже, не задумывались – хоть многие из них являлись, верно, чиновниками, государевыми людьми. Однако они выбрали совсем иного идола для поклонения: Мамону. И, судя по особнякам и яхтам, прислуживали ему весьма успешно.
А ему такая жизнь не светит: проснуться в доме с видом на водохранилище и потом распивать кофе на личном балконе. Разве кто из буржуинов в гости его позовет или, как сейчас, пригласит расследовать убийство.
Валерий Петрович посмотрел налево, в противоположную от построек сторону. Конышевский дом стоял на окраине поселка. Рядом раскинулся лес – рукой до него подать.
Лес – сосновый, светлый. Именно в нем, похоже, пряталась в холодном апреле полубезумная Рита, решившая вдруг выслеживать своего отца и мачеху. И правда, из леса на холме конышевский участок просматривается великолепно. И заехать туда можно прямо на машине: лесок редкий. Именно оттуда приходил на участок в ночь убийства Тамары неизвестный. Именно там, совсем неподалеку, в глубине леска, проходит подъездная дорога к поселку – на ней взорвали Конышева.
В любом случае, месторасположение дома Конышева – очень удобно для преступника: на самой околице. По одну сторону лес, по другую – вода, окаймленная неухоженной береговой линией.
Ходасевич не торопясь, стараясь не споткнуться, побрел по тропинке вниз к воде. С огромной яхты, легшей в дрейф метрах в ста от берега, доносилась музыка и голоса. Звуки легко летели над водой, порой Валерий Петрович мог различить даже отдельные слова.
Вскоре тропинка спустилась к самой пойме. Дом Конышевых уже исчез из виду – его загородил собой холм, за которым он возвышался. Холм заслонил и остальные особняки – только пара-тройка крыш виднелась из-за бугра.
До воды оставалось метров двадцать, густо заросших осокой вышиною по пояс и камышами. Стало прохладно и сыро. Под ногами чавкнула грязь. Запели, залетали вокруг комары. Одного Валерий Петрович прихлопнул на щеке. Звук пощечины далеко разнесся над поймой. Дальше к воде идти не хотелось: и туфли измажешь, и комары искусают. Ходасевич постоял пару минут неподвижно. Удивительно уединенное местечко. Уединенное и мрачное.
Он пошел вдоль воды по направлению к центру поселка. Холм по-прежнему скрывал особняки. «Интересно, далеко ли отсюда до места первого убийства – той точки, где взорвали старшего Конышева?» Ходасевич остановился и повернулся в противоположную сторону – к лесу. Прикинул расстояние до места взрыва. Получалось близко: не больше километра, от силы полутора. И тут…
И тут ему в голову пришла идея. Она была ослепительна, словно вспышка молнии, озарившая дотоле мутный, неразличимый пейзаж, и все предметы и события, освещенные ею, словно бы враз встали на свои места.
Ходасевич застыл. Задумался. Медленно пошел. Он вертел в голове идею и так и эдак. Удивительно, но все – сходилось. И в пестром мельтешении фактов и событий, освещенном магниевым светом идеи, не оказывалось ни единого зазора, откуда бы торчало необъясненное и необъяснимое. Все складывалось рядком, ровненько и ясно. Полковник еще раз прокрутил про себя происшедшее. Да, новая, удивительная версия многое объясняла.
