Джон Карр - Часы-убийцы
Конечно, в комнате не должно было быть совсем темно – иначе Стенли вообще ничего бы не увидел. Поэтому понадобилось немного приоткрыть верхний свет – с точным расчетом, словно прожектор на театральной сцене. Подумали вы о том, что педантичный Боскомб наверняка закрыл бы это окошко (хотя бы потому, что знал о возможности, пусть даже маловероятной, появления на крыше Гастингса), если бы у него не было серьезной причины оставить его открытым? Какая ирония судьбы в том, что как раз того человека, ради которого Боскомб готовил этот цирк, его коронного свидетеля, Стенли, мы даже не допросили. Очевидцем всего оказался Гастингс...
– Об этом я и хотел спросить, – перебил Хедли. – Почему Гастингс не видел, как Боскомб выскользнул из комнаты? Гастингс ведь не лгал, не правда ли?
– Нет, конечно. Он говорил правду. Но сейчас речь идет только о том, почему я начал подозревать Боскомба. Прежде чем рассказать, как все происходило на самом деле, хочу объяснить вам, в чем состоял его план. Вы должны понять характер Боскомба. Хедли, я ненавижу этого человека, ненавижу глубокой, личной ненавистью. В моей практике это первый преступник, у которого я не нахожу никаких – не скажу добрых, это мало что значит, – но даже просто человеческих чувств. В его душе не осталось ничего, кроме холодного самомнения. Не гордости даже, а голого холодного самомнения.
Несомненно, когда-то в его извращенном мозгу мелькнула мысль о том, что неплохо было бы убить кого-нибудь просто ради удовольствия, чтобы понаблюдать "реакцию" ожидающего смерти человека, чтобы, подобно вампиру, питать его кровью свое тщеславие. Однако то же самое самомнение мешало ему проявить свое любопытство, – до тех пор, пока Элеонора не задела его самолюбия, пока первый раз в жизни над ним не посмеялись. Тогда он решил, что Элеонора Карвер должна умереть. Я предвижу, что будут писать о Боскомбе газеты: "Бледное чудовище с подленькой улыбкой", "Трус, впавший в истерику, очутившись под дулом пистолета". Его будут сравнивать с гнусным отравителем Нейлом Кримом. У Боскомба, однако, не хватило прямодушия даже для того, чтобы прибегнуть к яду. Помните мою речь по поводу испанской инквизиции? Как я сказал тогда, инквизиторы, при всех свойственных им грехах, были, во всяком случае, честными людьми и свято верили, что спасают души своих жертв. Боскомб просто неспособен был бы это понять. Он всю жизнь изучал бы историю инквизиции, так и не уразумев, что можно творить зло из добрых побуждений и что разговоры о спасении души не всегда были только лицемерным оправданием жестокости. Его, прежде всего, интересовало то, что он сам называл "утонченностью", но что правильнее было бы назвать самодовольством.
Не учитывая это его качество, невозможно разобраться в совершенном им преступлении. Ему и в голову не пришло просто использовать яд. Элеонора должна была умереть, это так, но Боскомб не собирался, как сделал бы кто-нибудь другой, покончить с ней одним выстрелом или ударом. Нет, он намерен был сплести вокруг нее фантастически сложную сеть – чем сложнее, тем лучше, тем больше это льстило бы его тщеславию. Его сеть должна была с каждым днем становиться все гуще, пока не привела бы жертву на виселицу. Только перед Элеонорой – помните? – перед одной Элеонорой Боскомб открыл свое истинное лицо. Когда он решил, что за неимением лучшего развлечения сделает девушку своей любовницей, а, может быть, даже женится на ней, Элеонора высмеяла его. Высмеяла, господа! И тогда на миг он предстал перед ней без маски. С этого момента она знала, что Боскомб ее ненавидит. Увидев на лестничной площадке труп, она подумала о Гастингсе и сразу же закричала, что убийца – Боскомб. Она-то знала его... Вчера днем, когда вы допытывались, кто может ее ненавидеть, Элеонора назвала бы Боскомба, если бы вы, Хедли, не поспешили. Вы слишком заострили внимание на показаниях Люси Хендрет, и это сбило Элеонору с толку. Хедли кивнул, и доктор продолжал дальше:
– Возвращаюсь к Боскомбу. Его план состоял в том, чтобы свалить на девушку убийство в "Гембридже". Источником его вдохновения стало непредвиденное сплетение обстоятельств. Если вы помните, Карвер рассказал нам, что Боскомб в тот самый день был в "Гембридже", чтобы взглянуть на выставленные Карвером часы. От Карвера он знал, что несколько позже в универмаг собиралась зайти и Элеонора. Боскомб задержался в "Гембридже". Никакого плана у него еще не было – он просто следил за девушкой. Трудно сказать, был ли он свидетелем убийства, но, в любом случае, он знал, что Элеонора находилась в универмаге и, следовательно, не имела алиби. На следующий день, прочитав об обстоятельствах убийства, он разработал свой план.
Как он мог использовать стечение обстоятельств? Обратиться в полицию и открыто обвинить девушку – это было бы недостойно "утонченного" Боскомба, а, главное, улик было явно недостаточно. С другой стороны, анонимный донос почти наверняка просто выбросили бы в мусорную корзину: в связи с каждым громким делом полиция получает слишком много подобных анонимок, чтобы заниматься каждой из них. Даже если бы и началось расследование, Боскомб оказался бы слабо подготовленным к нему.
И тогда он вспомнил о своем старом знакомом. Стенли! Разумеется! В газетах упоминалось, что дело ведет инспектор Джордж Эймс. Стенли, любивший поплакаться на судьбу, несомненно рассказывал Боскомбу о деле Хоупа-Гастингса и об инспекторе Эймсе. Говорил о характере Эймса, о его скрытности и не слишком блестящем уме. Эврика! Если письмо будет анонимным, Эймс не обратит на него внимания и, уж конечно, не явится переодетым в назначенное место. Но если его позовет Стенли?
– Но вы же сами утверждали, что Стенли ни о чем не подозревал! – возразил Хедли. – А под письмом стоит его подпись. Следовательно... Фелл покачал головой.
– В конце концов, речь идет о письме, написанном на машинке, не так ли? Нужна была только подпись внизу пустого листка. А для этого достаточно было любого письма Стенли. Оставалось купить за пару пенсов средство для выведения чернильных пятен. После его применения первоначальный текст удалось бы обнаружить только под микроскопом, а чего ради Эймс стал бы заниматься такой экспертизой? Затем можно было спокойно напечатать над подлинной подписью нужный текст.
Чтобы продвинуться дальше, нам следует обратиться к самому скользкому месту в рапорте Эймса – к третьей совершенно непостижимой "случайности". О двух первых мы уже говорили. А вот и третья: после того как кто-то сообщил Эймсу, что преступник живет в доме Карвера, отказавшись, однако, ввести инспектора в дом, находится еще один жилец, исключительно любезно пригласивший Эймса прийти под покровом ночи и взять какой-то старый костюм. В определенном смысле это уже следствие двух первых случайностей – круг, как видим, замкнулся. Третья случайность сразу же показалась нам подозрительной, но, пожалуйста, сам Эймс подтверждает ее! С точки зрения здравого смысла возможны только два объяснения: первое – рапорт Эймса – фальшивка, второе – по какой-то причине Эймс скрыл в нем правду.
