Артур Гриффитс - Пассажирка из Кале (сборник)
– Спасибо. Если позволите, я бы хотел видеть оригинал, – и генерал спокойно протянул руку и взял записную книжку.
То, что он прочитал, быстро пройдясь взглядом по страницам, будет изложено в следующей главе. Читатель увидит, что некоторые записи выглядели весьма компрометирующими для его дорогой подруги Сабины Кастаньето.
Глава XVIII
Дневник Рипальди – полное имя владельца «Натале Рипальди» красовалось на внутренней стороне обложки – не представлял собой ничего необычного: невзрачная записная книжка в потертой серо-коричневой тканевой обложке, укрепленные белым металлом углы, замаранные от частого перелистывания разлинованные голубым и красным плотные страницы с загнутыми уголками.
Вначале шли записи о проделанной и предстоящей работе.
«11 января. Зайти в “Кафе ди Рома”. Беппо встретит».
«13 января. Навел справки о М. Л. Последний раз работала моделью в студии С., Палаццо Б.».
«15 января. В Циркуло Бонафиде что-то назревает. Присоединились Лоувайя, Малатеста и англичанин Спрот. Все – известные анархисты».
«20 января. Не забыть заплатить Тратторе. Бестия ждать не станет. Икс тоже давит, и Мариуцция. Положение усложняется».
«23 января. Приказал наблюдать за К. Взять его в обработку? Нет. Большие сомнения насчет его платежеспособности».
«10, 11, 12 февраля. Следил за К., пока ничего».
«27 февраля. К. себя не проявляет. Ошибка? Допросить его? Нужно срочно что-то делать. Икс угрожает префектурой».
«1 марта. У К. неприятности. Каждый вечер задерживается допоздна. Играет на большие ставки. Не везет».
«3 марта. К. что-то задумал. Готовится начинать?»
«10 марта. Встречал К. в разных местах».
Далее шел краткий отчет о перемещениях Куадлинга в день отъезда из Рима, во многом совпадающий с описанным в предыдущей главе. Состоял он в основном из записанных мыслей, предположений, надежд и страхов. Наверняка суматоха слежки не позволила ему вносить в дневник записи сразу, и он записывал их на следующий день в поезде.
«17 марта (вчерашний день). Он не пришел. Думал увидеть его в буфете в Генуе. Проводник отнес ему кофе в вагон. Надеялся завязать знакомство».
«12.30. Обед в Турине. К. не вышел к столу. Нашел его гуляющим у ресторана. Заговорил, получил короткий ответ. Кажется, не хочет, чтобы его видели.
Но с другими он разговаривает. Познакомился с горничной и хочет поговорить с ее хозяйкой. Когда я проходил рядом с ними, услышал: “Передайте ей, что я хочу с ней поговорить”. Потом они поспешили разойтись.
В Модане он пришел на таможню, потом в ресторан. Сидя за столом, кивнул женщине, она как будто его не узнала, что странно. Конечно же, она его знает. Тогда почему?.. Между ними что-то есть, и горничная в деле.
Что делать мне? Если вмешаться, я смогу расстроить любые их планы. Чего они хотят? Его денег, несомненно.
Я тоже. И у меня на них прав куда больше, потому что я могу сделать с ним все, что захочу. Он полностью в моей власти и поймет это – не дурак же. Он знает, кто я и зачем здесь нахожусь. Ему выгодно меня подкупить, и я готов продать и себя, и свой долг, и префектуру. А почему бы и нет? Есть ли у меня лучшие варианты? Появится ли у меня когда-нибудь еще такой шанс? Одним махом я получаю двадцать, тридцать, сорок тысяч лир, даже больше. Это же состояние! Я смогу уехать в республику, в Америку, хоть Северную, хоть Южную, вызвать Мариуццию… Нет – cospetto![73] – я останусь свободным! Буду тратить деньги на себя, потому что я сам, один их добуду, несмотря на опасность.
Придумал такой план.
Пойду к нему перед самым Парижем. Поговорю с ним, пригрожу арестом, потом намекну, что могу помочь спастись. Можно не бояться, что он не примет предложения, он должен его принять, что бы он там ни решил с остальными. И потом, кто они такие? Ему нужно бояться меня».
Следующие записи были сделаны позже, несомненно после того, как было совершено страшное деяние. Слова писались дрожащей рукой, и неровный почерк было очень трудно разобрать.
«Ох! Меня все еще трясет от страха и ужаса. Не могу не думать об этом. Никогда не смогу. Почему я поддался искушению? Что меня прельстило? Как я мог дойти до такого?
Если бы не эти две женщины – дьяволицы, фурии, – ничего бы не случилось. Одной удалось сбежать, а вторая… Она здесь. Такая сдержанная, такая хладнокровная и спокойная – кто мог ожидать от нее такого? От этой благородной, возвышенной дамы, утонченной и мягкосердечной! Мягкосердечной? Она – демон в платье! Прощу ли я ее когда-нибудь?
А теперь я оказался в ее власти. Но разве и она не в моей ли? Мы с ней в одной лодке, утонем или выплывем вместе. Мы связаны, я с ней, она со мной. Что нам делать? Как повести себя на следствии? Santissima Donna![74] Почему я не рискнул и не выбрался, как горничная? Тогда было так страшно, но сейчас все уже осталось бы позади, а теперь…»
Далее шла запись таким же нетвердым нервным почерком, судя по содержанию, сделанная в зале ожидания вокзала.
«Нужно привлечь ее внимание. Она отказывается смотреть в мою сторону, а мне необходимо, чтобы она поняла: я хочу сказать ей кое-что особенное. И, поскольку разговаривать нам запрещено, я пишу это здесь… Чтобы она попыталась взять мой дневник и незаметно прочитать записку.
– Cospetto! Она тупа, как пробка! Или страх окончательно помутил ее разум? Неважно, я все равно своего добьюсь».
После этого шло то, что полиция посчитала важнейшей уликой.
«Графиня. Помните. Молчание, полное молчание. Ни слова о том, кто я, или о том, что известно нам с вами. Дело сделано. Прошлого не воротишь. Будьте мужественны, тверды. Ни в чем не сознавайтесь. Стойте на том, что вы ничего не знаете и ничего не слышали. Отрицайте, что знали его или меня. Скажите, что крепко спали всю ночь. Скажите, что вас опоили снотворным. Придумайте что-нибудь, что угодно, только будьте бдительны и ничего не говорите обо мне. Предупреждаю вас, не трогайте меня, иначе… Но ваши интересы – это мои интересы. Мы или выстоим, или падем вместе. Потом я встречусь с вами. Я должен встретиться с вами где-нибудь. Если мы разминемся перед вокзалом, напишите мне до востребования в «Гранд отель» и дайте адрес. Это обязательно! Напоминаю: молчание и осторожность».
На этом заканчивались записи в дневнике. Чтение заняло у сэра Чарльза от пятнадцати до двадцати минут, и все это время французские официальные лица наблюдали за его лицом с большим вниманием, а его друг полковник Папиллон – с большим волнением.
Однако маска генерала была непроницаема. В конце он еще несколько раз перечитал отдельные страницы, держа записную книжку близко к свету и очень внимательно ее изучая.
