Загадка золотого кинжала (сборник) - Лондон Джек

Впрочем, два минуса, как известно, дают плюс, а удвоенная обыденность способна вывести в совершенно неожиданные измерения.

Гилберт Кит Честертон

Гнев улицы

Честно говоря, не могу твердо вспомнить, документальная это история или художественный вымысел. Разумеется, если я перечту весь текст очень внимательно, то какого-то из двух выводов мне не миновать. Но, видите ли, трудно прочитать внимательно то, что еще не написано. Тем не менее память об этом сохранилась у меня с раннего детства – едва ли не с той начальной поры, когда пробуждаются воспоминания как таковые.

Вообразил ли я все до того, как научился говорить? Рассказал сам себе до того, как научился читать? Или, может быть, все же прочитал до того, как научился удерживать в памяти название книги?

И все-таки я практически уверен, что не читал эту историю. Ведь все мои детские книги запомнились хорошо: не по названию, а по картинкам, шрифту, цвету страниц… расположению отдельных слов… ярким буквам заголовков… По размеру и толщине, наконец… Нет, среди до сих пор любимых и памятных первых книжек ничего подобного не было.

Смею предположить, что речь идет о воспоминании из прошлой жизни.

Хватит предисловий. Вот как все было.

Я сидел за ланчем в одном из так называемых «быстрых» ресторанчиков, что в Сити. Вам, конечно, известен этот тип заведений: пищу там принято поглощать с такой скоростью, что не успеваешь обратить внимания на вкус (а возможно, он в этой еде и отсутствует), сам же ланч, в свою очередь, пролетает так быстро, что не воспринимается как отдых – хотя для джентльменов из Сити это единственный получасовой перерыв посреди рабочего дня. Посетители, очень занятые люди, тем не менее полностью свыклись с таким вот «не отдыхом». Они все – в черных цилиндрах или деловых котелках, будто действительно не находят даже лишней секунды, чтобы снять головные уборы, и как загипнотизированные поминутно поглядывают на часы. Короче говоря, это рабы современного образца: прислушайтесь, как звенят их цепи – часовые цепочки, которыми они прикованы к своим собственным жилетным карманам. Самые тяжкие кандалы из всех возможных; и самые новые.

Один из новых посетителей вошел в ресторан, уселся за столик напротив меня. Он резко отличался от всех остальных джентльменов: не облачением (как и они, был в строгом черном костюме, который более впору клирику, чем клерку), а тем, что единственный из всех снял головной убор и повесил его на шляпную стойку у входа. Правда, движения его при этом были столь торжественны, словно он извинялся перед своей шляпой за проявленную к ней непочтительность. А потом этот человек опустился на стул и – вот тут мне снова пришло в голову сопоставление с клириком – склонился над ресторанным столиком столь странным движением, словно это был алтарь.

Губы его шевелились, как при молитве.

Я присмотрелся внимательнее. Мой визави был крупным, крепким мужчиной сангвинического телосложения. Весь его облик заставлял думать о жизненном преуспеянии. Но эта странная дрожь, эта нервозность, с которой он прикоснулся к поверхности стола…

– Вообще-то эта мебель достаточно надежна, – счел необходимым сказать я, просто чтобы разрядить ситуацию. – Хотя, конечно, некоторые склонны это ее качество переоценивать.

В следующий миг я перехватил взгляд моего соседа – и понял, что заговорил совершенно напрасно. Взгляд его был, чтобы не искать других слов, совершенно апокалипсический. Осторожные, даже пугливые движения – и лицо маньяка-убийцы. К счастью, никто из остальных посетителей этого не заметил: иначе они, опрокидывая стулья и роняя тарелки, бросились бы прочь из помещения.

– Вы, сказав это, имели в виду что-то конкретное? – медленно произнес он – и столь же медленно, страшно к лицу его прилила кровь.

– Ничего особенного, – я продолжал говорить как можно более обыденным тоном (а что мне еще оставалось?). – Здесь вообще мало что имеет значение. Разве только желудок себе можно испортить – но ведь это тоже из числа «ничего особенного», разве не так?

Мой собеседник откинулся на спинку стула. Достал из кармана большой платок и вытер лицо. На мгновение мне показалось, что в его глазах промелькнуло что-то вроде сожаления.

– Тут, похоже, многое не в порядке… – Голос его был глубок и мелодичен.

– Если вы говорите о качестве еды, то более чем правы. – Я перевел дух. – А впрочем, и о многом другом. Сити – центр империи, ее сердце; и оно, как остальные органы, работает прескверно.

– Я имею в виду – не в порядке улицы. Те, по которым мы ходим – и которые ведут нас… – тихо сказал он. – Впрочем, вы, конечно, не поняли меня. Постараюсь объяснить… хотя, наверно, мне не следовало бы… Да нет, можно: ведь вы мне все равно не поверите.

…Сорок лет своей жизни я каждый рабочий день в полшестого вечера выходил из своей конторы на Лиденхолл-стрит, с зонтиком в правой руке и портфелем в левой. Сорок лет, два месяца и четыре дня, если быть абсолютно точным. Итак, я выхожу из дверей, иду по левой стороне улицы, потом первый поворот налево же, третий направо, там киоск, покупаю вечернюю газету, пересекаю улицу, прохожу меж двух тумб с театральной рекламой – и вот уже станция подземки, остается только сесть на поезд, который отвезет меня домой. Сорок лет, два месяца и четыре дня… Достаточный срок, чтобы проделывать путь, что называется, не глядя. Всего четыре с половиной минуты от дверей конторы до входа в подземку. И вот наступает пятый день, я выхожу с работы как обычно – зонтик в правой, портфель в левой… но почему-то обнаруживаю, что путь утомляет меня больше обычного. Сначала я подумал – возраст, одышка, что поделаешь. Но вскоре обнаруживаю: одышка потому и проявилась, что улица идет в гору гораздо круче обычного. Разумеется, первая мысль – я свернул куда-то не туда, сколь это ни странно. Тем не менее вскоре приходится признать, что улица под моими ногами – та же, которой я ходил все сорок с лишним лет: то же название, те же знакомые витрины, афишные тумбы… Вот только ведет она круто вверх, словно бы поднимаясь на гребень крыши. Да, есть в Лондоне холмистые районы, но ведь этот район, между моим рабочим местом и подземкой, никогда таким не был!

Забыв об усталости и одышке, я бегом бросился вперед – и вскоре достиг того поворота, за которым открывался вид на станцию подземки. Но вот тут пришлось остановиться. Более того – я чуть не упал.

Улица стеной встала перед моим лицом, как поверхность пирамиды. Сейчас уклон мостовой был не меньше, чем у круто поднимающейся вверх лестницы. Городской ландшафт изменился на мили вокруг: можете себе представить, что склон Ладгейт-хилл вдруг сделался подобным Маттерхорну?! [53]

Тротуар возносился над миром, словно гребень исполинской волны. И где-то на самой ее вершине, в неизмеримой вышине, виднелась вывеска знакомого магазинчика.

Бежать по такому почти отвесному склону, разумеется, невозможно, но я бежал – и уже не удивлялся этому. Мимо этого магазина. Мимо следующего. Мимо длинного серого ряда небольших домиков, находящихся в частном владении.

У меня вдруг возникло совершенно иррациональное чувство, что я оказался не на улице, а на бесконечном пролете железного моста, перекинутого через пустоту. И сквозь забранные решетчатыми крышками люки на меня снизу вверх смотрит черное небо… и звезды.

В этот момент из дома, мимо которого я пробегал, вышел человек – и остановился, опершись на невысокую ограду палисадника. Самый обычный человек. Лицо его было затенено полями шляпы, тоже самой обыденной, как и вся остальная одежда… но я вдруг понял: он знает нечто, неизвестное мне. Это здешний житель: не просто дома, но и мира.

Свет звезд, вдруг воссиявших над ним, окутал его фигуру странным ореолом.

Никого, кроме меня и его, больше не было в этом кошмарном мире. Наши взгляды встретились.