Энн Перри - Призрак с Кейтер-стрит
Старые неприятные воспоминания вернулись.
— Сара, ты стала истеричкой! — огрызнулась бабушка. — Выйди из комнаты. Ты ведешь себя, как служанка. Возьми себя в руки и веди себя достойно. Лучше всего тебе полежать до тех пор, пока ты не почувствуешь себя нормально. — Так как Сара не двигалась, гнев ее разгорался все сильнее. — Немедленно! — Она уже кричала. — Я пожалуюсь твоей матери, что ты вела себя недостойно. Я не желаю, чтобы ты выставляла себя напоказ, и я думаю, что ты тоже этого не хочешь. Что, если одна из служанок войдет сюда? Хочешь ли ты, чтобы твое поведение обсуждалось слугами? И, без сомнения, всей улицей?
С выражением глубокого злорадства на лице Сара покинула помещение.
Бабушка продолжала сидеть. Какое ужасное утро! Какое чувство должно было охватить Сару, чтобы она сделала такое шокирующее обвинение? Она, вероятно, совершенно утратила контроль над собой.
Эдвард, похоже, совершил какой-то неблагоразумный поступок, но ничто не дает оснований обвинять его в бесчестности! Ожидать от мужчины, чтобы он вел себя порядочно, без проступков, в течение тридцати лет брака, — это слишком. Любая женщина знает это, принимает такие отклонения от нормы и стойко переносит их, иногда даже с достоинством.
Но содержать любовницу, устроить ей квартиру и снабжать ее регулярной финансовой помощью — абсолютно другое дело. Это непростительно. Как смела Сара предположить такое! Неважно, что она там узнала о Доминике, но чернить имя отца таким манером — этого извинить нельзя. Такое не может иметь под собой никакого основания.
А если может?..
Бабушка все еще рассматривала невозможность подобного поведения Эдварда, когда в комнату вошла Шарлотта, тоже мрачная и напряженная. Все же она своеобразная девушка, непрактичная и часто предающаяся странным настроениям. Возможно, она тоже разочарована в Доминике. Ее страстное увлечение им выглядит очень глупо. Она должна была уже вырасти из своей детской влюбленности.
— Что с тобой, Шарлотта? — спросила бабушка. — Я уверена, что ты не слушаешь глупую болтовню Сары.
Шарлотта резко повернулась к ней. Бабушка глубоко вздохнула:
— Она, естественно, сильно расстроилась, когда узнала, что Доминик ей изменяет, но она переживет это, если ты поможешь ей, вместо того чтобы болтаться вокруг с видом героини из трагедии. Возьми себя в руки и перестань быть эгоисткой.
— А мама? — с горечью спросила Шарлотта. — Она тоже возьмет себя в руки и переживет все это?
— Там нечего переживать! — вскрикнула бабушка. — Я удивляюсь, что ты такая глупая и такая доверчивая, если веришь Саре. Разве ты не видишь, что она расстроена?
— Конечно, она расстроена. Я тоже. Если же вы не расстроены этим, то я могу только предположить, что ваши моральные принципы отличны от моих.
Это уже слишком! Бабушка чувствовала, как возмущение растет в ней до такой степени, что она не может дышать. Дерзость Шарлотты была выше всяких границ, она не могла этого вытерпеть.
— Разумеется, мои стандарты отличны от твоих! — гневно произнесла она. — Я не влюблялась в мужа своей сестры!
— Я абсолютно уверена, что вы никогда никого не любили, — сказала Шарлотта ледяным тоном.
— Я никогда не теряла контроль над собой, — ответила бабушка со злостью, — если это то, что ты подразумеваешь под любовью. Я не считаю эмоциональный всплеск оправданием аморального поведения. И если бы ты была правильно воспитана, ты бы тоже так не считала.
Именно такого шанса ждала Шарлотта. Ее лицо залилось неистовством триумфа.
— Вы наступили на вами же поставленную мину, бабушка. Если во всем винить воспитание, то что же произошло с папой? Как это вы не объяснили ему, что человек не должен предавать свою жену и детей, имея постоянную любовницу на протяжении двадцати пяти лет?
Бабушка почувствовала, как кровь приливает к ее лицу. Голова закружилась от ярости, страха… и от того, что ее выдержка близится к концу.
— Как ты смеешь повторять такую злобную, безответственную ложь?! Иди в свою комнату! Если бы это не было столь унизительным и пагубным для Эдварда, я бы потребовала, чтобы ты извинилась перед ним.
— Я уверена, это было бы унизительным для вас обоих. — Шарлотта цинично улыбнулась. — Вы поняли бы по выражению его лица, что он виноват, и тогда вы были бы обязаны взять свои слова обратно.
— Чепуха! — воскликнула бабушка. Она не желала, чтобы ее Эдварда критиковал этот наглый ребенок. Как посмела Сара распространить везде этот гнусный поклеп? Это непростительно. — Я могу сказать, что ваш отец мог позволить себе некоторые развлечения… джентльмены так иногда поступают… но ничего бесчестного или позорного, как вы предполагаете. Разговоры о предательстве смехотворны.
Губы Шарлотты скривились от омерзения:
— Я обожала Доминика, хотя ничего от этого не получила; я даже никогда не говорила об этом — и, тем не менее, я аморальна. Папа же содержит любовницу двадцать пять лет, покупает ей дом и поддерживает ее — и он всего лишь ведет себя, как многие другие джентльмены, и в этом нет ничего позорного… Вы ханжа! Я знаю, стандарты для мужчин и женщин разнятся, но даже вы не сможете натянуть этот стандарт на такой случай, как этот. Почему это непростительный грех для женщины — предать мужчину, а для мужчины… нечего поднимать бровки… это вполне объяснимое развлечение? Я уверена, что грех есть грех, кто бы его ни совершил. Но можно ли простить некоторые проступки, совершенные из-за невежества или из-за слабости? Разве это не оправдание для мужчины — слабость? Они всегда говорили, что это мы слабые, или они имели в виду физическую слабость? Предполагается, что мы должны быть морально сильнее?
— Не говори чепухи, Шарлотта!
Но ее ответ уже не жалил. Бабушка вспомнила лицо Кэролайн за завтраком. Если только она не сильно ошибалась, на нем были заметны следы слез, тщательно запудренные. Бабушкины глаза были еще достаточно хороши, чтобы разглядеть их сквозь слой пудры.
Кэролайн поверила этому. Возможно ли, чтобы Эдвард содержал другую женщину все эти годы? Кто же это?
Она посмотрела на лицо Шарлотты. Суровое, враждебное лицо.
Шарлотта заметила ее колебания, увидела сомнения. Презрение мелькнуло в ее взгляде.
Бабушка почувствовала, как холодок разочарования сочится тонкой струйкой в голове, заставляя ее с большой неохотой признать, что хотя бы небольшая доля правды во всей этой истории имеется. Она всегда любила Эдварда, видела в нем образ его отца, и он напоминал ей в некотором роде ее юность и все, что в ней было хорошего. Она видела в Эдварде суть того, что прекрасно и обожаемо в мужчине. Он взял от своего отца все лучшее, что было в нем, не взяв при этом худшего.
