Дороти Сэйерс - Смертельный яд
Пока Филипп Бойс отсутствовал, состояние здоровья миссис Рэйберн снова резко ухудшается, и Эркерт поспешно поехал в Уиндл, возможно, предполагая уничтожить завещание в том случае, если дело примет самый неудачный для него оборот. Но худшего не случается, и он возвращается в Лондон как раз вовремя, чтобы встретить вернувшегося из Уэльса Бойса. В тот же вечер Бойс снова заболевает, и симптомы идентичны тем, что наблюдались у него весной, только на этот раз они гораздо сильнее. Спустя три дня он умирает.
Теперь Эркерту ничто не угрожает. Как единственный наследник, он после смерти миссис Рэйберн получит все деньги, завещанные Филиппу Бойсу. Вернее, он их не получит, поскольку он уже их присвоил и растратил, но теперь никто не потребует, чтобы он их представил, так что его мошенничество останется тайной.
Все факты в отношении мотива выглядят весьма логично и более убедительно, чем те, на которых было основано обвинение против мисс Вэйн.
Но тут возникает вопрос, Вимси. Когда и как был дан мышьяк? Мы знаем, что мисс Вэйн имела мышьяк и легко могла дать его Бойсу без свидетелей. Но обед — это единственное время, когда это мог бы сделать Эркерт, а если что-то в этом деле можно утверждать наверняка, так это то, что яд не был дан во время обеда. Все, что ел и пил Бойс, ели и пили Эркерт и прислуга, за исключением бургундского, которое сохранилось, было подвергнуто анализу и оказалось безвредным.
— Знаю, — отозвался Вимси, — но именно это и кажется мне ужасно подозрительным. Ты когда-нибудь слышал, чтобы обед сопровождался такими мерами предосторожности? Это более чем странно, Чарльз. Херес служанка разливала прямо из только что откупоренной бутылки, потом суп, рыба и тушеный цыпленок, отравить одну порцию невозможно, не отравив все блюдо, омлет был столь демонстративно приготовлен прямо за столом руками самой жертвы, бутылка с вином была запечатана и помечена, остатки обеда съедены прислугой… Создается такое впечатление, что этот человек специально позаботился составить такое меню, которое не вызовет никаких подозрений! И вино — это последний штрих, который делает все происходившее просто невероятным. Не хочешь же ты сказать мне, что не считаешь странным, что в самые первые минуты болезни, когда все считают недуг совершенно обычным и когда любящий родственник должен быть по идее преисполнен тревоги за больного, невинному человеку может прийти в голову обезопасить себя на случай обвинения в отравлении? Если он сам был невиновен, значит, он заподозрил что-то. А если он что-то заподозрил, то почему не сказал об этом врачу — тогда больному были бы сразу же сделаны соответствующие анализы! Почему ему вообще могло прийти в голову обезопасить себя на случай обвинений, когда никаких обвинений не выдвигалось? Это имело смысл только в том случае, если он знал, что подобное обвинение было бы обоснованным! А потом не надо еще забывать о сиделке.
— Вот именно. У сиделки-то подозрения возникли.
— Но если он о них знал, ему следовало бы принять меры для того, чтобы опровергнуть их общепринятым образом. Однако я не думаю, чтобы он о них знал. Я имел в виду то, о чем ты упомянул сегодня. Полиция снова связалась с мисс Уильямс, и та рассказала, что Норман Эркерт тщательно следил за тем, чтобы не остаться с больным наедине и ни разу не подал ему ни стакана воды, ни еды, ни лекарства — даже в ее присутствии. Разве это не свидетельствует о том, что совесть его была нечиста?
— Присяжных тебе в этом не убедить, Питер.
— Да. Но послушай: разве это не кажется странным? Вот послушайте, мисс Мерчисон: однажды днем сиделка была чем-то занята в комнате больного, а готовое лекарство стояло над камином. Она извинилась, что не успевает с лекарством, на что Бойс заметил: «О, не беспокойтесь, сестра. Норман мне даст». И что же отвечает Норман? Что бы ответили в этом случае вы или я: «Конечно, старик!»? Ничуть! Он говорит: «Нет, нет, предоставляю это сестре, я обязательно сделаю что-то не так». По-моему, шито белыми нитками, а как по-вашему?
— Многие люди чувствуют себя неуверенно, когда им приходится ухаживать за тяжелыми больными, — сказала мисс Мерчисон.
— Да, но налить микстуру из бутылочки в стакан могут все. Бойс же не был при смерти — он говорил вполне разумно и вел себя нормально. Я утверждаю, что Норман намеренно принимал меры предосторожности, чтобы себя обезопасить.
— Возможно, — признал Паркер, — но, все же, старик, когда же он подсыпал ему яд?
— Вероятно, вообще не за обедом, — предположила мисс Мерчисон. — Как вы и сказали, предосторожности были слишком очевидными. Возможно, он прибегнул к ним для того, чтобы заставить других сосредоточиться именно на обеде и забыть о других возможностях. Не пил ли он виски, когда пришел или перед тем, как уйти?
— Увы, нет. Бантер очень умело подвел Ханну Вэстлок к этому вопросу, и вот что она рассказала: она сама впустила Бойса в дом, он сразу же прошел наверх, к себе в комнату, что Эркерта в тот момент не было дома и что он вернулся только за четверть часа до обеда, так что оба родственника впервые встретились за рюмкой того самого хереса в гостиной. Дверь между столовой и гостиной была открыта, и Ханна все это время суетилась в столовой, накрывая на стол. Она уверена в том, что Бойс пил херес и ничего кроме хереса.
— Даже таблетки для улучшения пищеварения не принял?
— Больше ничего не принимал.
— А после обеда?
— Когда они доели омлет, Эркерт сказал что-то насчет кофе. Бойс посмотрел на часы и сказал: «Не успею, старик, мне пора отправляться на Даути-стрит». Эркерт пошел к телефону вызвать такси. Бойс сложил салфетку, встал и вышел в прихожую. Ханна прошла за ним и подала ему пальто. Тут пришло такси. Бойс сел в машину и уехал, Эркерт больше не появлялся.
— Мне кажется, — заметила мисс Мерчисон, — что показания Ханны в пользу мистера Эркерта очень важны. Вы не думаете (мне, конечно, неприятно высказывать такое предположение), что на суждения Бантера могли повлиять его чувства?
— Он говорит, — ответил лорд Питер, — что, по его впечатлениям, Ханна — женщина искренне верующая. Они сидели бок о бок в церкви и пели гимны по одному молитвеннику.
— А если это обыкновенное лицемерие!? — не без горячности возразила мисс Мерчисон, которая была рационалисткой до мозга костей. — Не верю я таким святошам.
— Я привел этот пример не в доказательство ее добродетельности, — сказал Вимси, — а в доказательство беспристрастности Бантера.
— Да у него самого вид, как у дьякона!
— Вы никогда не видели Бантера во внеслужебное время, — мрачно заявил лорд Питер. — Мне приходилось, и я могу вас заверить в том, что сборник церковных песнопений так же не способен смягчить его сердце, как стаканчик чистого виски повредить печени прожившего лет двадцать в Индии англичанина. Нет, если Бантер говорит, что Ханна не лжет, значит, Ханна не лжет.
