Кармен Посадас - Маленькие подлости
Камея и поныне там, поищите, если желаете удостовериться в правдивости этой истории…
Серафин Тоус мог наблюдать, как увозили тело Нестора, но не стал, тем более ему не пришло в голову посылать за цветами или любоваться солнечным отблеском на золотистом саване, подобно Эрнесто Тельди. Уважаемый магистрат предпочел заняться своим чемоданом. Серафин Тоус планировал уехать сегодня же. В гостях хорошо, но дома лучше, пора сменить обстановку; слишком много здесь случилось такого, о чем неловко вспоминать.
Кабальеро со всей тщательностью, как учила покойная жена, собирает вещи. Снимает брюки с вешалок, расправляет стрелки, чтобы не измялись в дороге, укладывает стопкой в чемодан – синие, серые, бежевые. Сворачивая последние, он замечает пятно от пролитого хереса. «Житейское дело, – думает Серафин, имея в виду не свой испуг при встрече с Нестором на террасе, а инцидент на кухне, – Конечно, это большое несчастье. Однако прямо кричать хочется: благослови, Господи, большие несчастья, когда они приносят пользу!»
Теперь очередь за рубашками. Серафин помещает их в специальные чехлы (еще одна идея покойной супруги) и аккуратно располагает в чемодане. «Вот так, хорошо, Нора одобрила бы. Несчастные случаи в быту, – рассуждает Серафин, получая удовольствие от темы, – трудно предвидеть, они происходят довольно часто. Чаще, чем можно предположить, существуют разные виды эксцессов: крупные, мелкие, досадные, забавные, даже нелепые. Кто, например, застрахован от удара электрическим током при пользовании тостером или от пожара, вспыхнувшего из-за пончиков, забытых на раскаленной сковородке? Никто, буквально никто!» Вопреки унылому выводу Серафин Тоус испытывает радость, он любуется безукоризненно упакованными рубашками. Счастливое чувство все нарастает, словно магистрату в процессе самодовольного созерцания удалось сделать великое открытие. И Серафин продолжает растекаться мыслью по древу. Инцидент, избавивший его навеки от противного повара, имеет совершенно особый аспект в отличие от прочих бытовых несчастных случаев. В характере происшествия, месте, обстоятельствах есть что-то непостижимо домашнее, согревающее душу, что-то очень материнское. Да-да, именно материнское.
Уважаемый магистрат не спеша пересчитывает носки – каждая из пяти пар сложена пополам и имеет маленькую метку – вышитое аккуратными стежками имя владельца: Серафин Тоус (бирюзовые нитки), Серафин Тоус (черные нитки), Серафин Тоус (ярко-красные нитки). Чрезвычайно практичное изобретение жены: носки не могут ни перепутаться, ни потеряться в гостиничных прачечных. «Нора, обладая многими добродетелями, в том числе прекрасно вела домашнее хозяйство», – с гордостью думает магистрат. Любое грязное пятно пасовало перед ее натиском, всякую работу по дому она выполняла с необыкновенным умением и проворностью. Для Серафина было праздником наблюдать, как жена ведет маленькие, в масштабах собственной квартиры, сражения оголтелого быта и выигрывает их, именно эти бескровные победы являлись решающим условием того, что супружеская жизнь Тоусов протекала идеально. При Норе все функционировало автоматически, все находилось на законном месте, на столе вовремя возникала вкусная еда – как с помощью скатерти-самобранки, поскольку никогда не ощущались неприятные кухонные запахи; Нора вообще обладала редкой способностью оставаться незаметной. «Зато теперь ежеминутно я замечаю, что тебя нет со мной, дорогая, – с грустью думает Серафии. – Мы гораздо сильнее чувствуем разлуку с теми, кто, не привлекая особого внимания, делал нашу жизнь счастливой, чем отсутствие некоторых наглых беспокойных типов, вроде болтливого повара».
Серафин Тоус направляется в ванную комнату, чтобы взять предметы личной гигиены. Он убирает в несессер безукоризненно чистую электробритву, тюбик зубной пасты, скатанный на конце, как это делала для него Нора, тут ему приходит в голову, что его проблемы решились легко, чисто, по-домашнему. «Настолько по-домашнему и одновременно практично, – думает Серафин, – будто в роли провидения выступила женщина, недаром я постоянно вспоминаю о Норе». Упаковав несессер, Серафин Тоус задается вопросом, обладают ли души, переселившиеся в мир иной, даром захлопывать земные морозильные камеры, и, ответив утвердительно, восклицает вслух:
– Так это сделала ты, Нора, ведь правда, сокровище мое?!
Хлоя пристально наблюдает за носилками на колесиках, перед ней на подоконнике, как перед прилежной ученицей на парте, лежит раскрытый блокнот в черной коленкоровой обложке. В руке у Хлои карандаш, девушка, делая записи, периодически подносит его ко рту. Вот и сейчас она покусывает кончик карандаша, решает сложную задачу.
Ученый, изучающий поведение человека в окружающей среде, заглянув в окно, мог бы зафиксировать следующее. Позади чистого рабочего стола простирается полный кавардак. Распотрошенная сумка валяется на кровати, предметы одежды – на полу, между скомканными простынями краснеет шкатулка. А загляни настырный психолог раньше, стал бы свидетелем, как Хлоя, потрясая книжкой в коленкоровой обложке, меряет шагами комнату. Потом бросает книжку на постель, роется в сумке, находит красную шкатулку и вынимает фотографию брата. Девушка в таком гневе, что можно подумать: и книжка, и снимок совершили предательство или, хуже того, бессмысленное убийство.
Однако за стенами дома «ЛасЛилас» нет никакого пытливого наблюдателя, только на коврике у входа сидит кукарача, шевеля с умным видом усами, словно знает все о человеке и истинных мотивах его поведения. Впрочем, вряд ли кто-нибудь возьмет на себя смелость утверждать, будто понимает секретные механизмы, толкающие капризных девочек на те или иные поступки. Почему, например, они вдруг решают изменить участь тех, кто преждевременно ушел из жизни? Почему воображают, что умершие молодыми возвращаются в этот мир и получают отнятое судьбой? Но непонимание секретных механизмов поведения вовсе не означает, что они выдуманы, именно по их вине Нестор находится сейчас под золотистым саваном, а Хлоя стоит у подоконника и
улыбается.
– Ты получил свое, старый идиот, – говорит девушка. – Если бы я тысячу раз оказалась во вчерашней ситуации, то ровно тысячу раз сделала бы то же самое. – И она предается воспоминаниям, испытывая гордость автора за отличный роман или за безнаказанное преступление.
Хлоя покусывает карандаш, размышляя, с чего начать довольно некрасивую историю. Девушка решает не рассказывать о наваждениях раннего утра и о беззаботном свисте, летящем из морозильной камеры. Она предпочитает восстановить ход событий и свои ощущения с того момента, когда изо всех сил старалась удержать на дверце «Вестингауза» глаза брата: может быть, Эдди подскажет, как поступить, чтобы он никогда больше не исчезал, навек остался с ней. И брат помог. Или Хлоя сама догадалась под его расплывчатым взглядом: единственный способ воскресить мертвого – это реализовать его прижизненные планы, мечты. Простая, лежащая на поверхности идея постепенно укреплялась в сознании. Эдди умчался на мотоцикле, так как ему взбрело стать писателем, для чего понадобилось набраться опыта: изведать страх на скорости двести километров в час, совершить убийство, переспать с тысячью теток…
