Луи Тома - Соучастница
Тем не менее сделать это было непросто! Не легче было и потом, особенно после возвращения Робера в Мулен.
«Мужайся, старина… мужайся…»
У Филиппа был выбор: либо эффектный припадок с обилием слез и стонов, либо молчаливое, полное достоинства выражение скорби. Он выбрал второе, более созвучное его характеру: достаточно было напустить на себя мрачный вид и говорить как можно меньше.
Но когда в ярком луче прожектора шлепавшие по грязи, перемешанной с глиной карьера, полицейские вытащили из-под обломков машины полуобгоревший труп, тошнота подступила у него к горлу. Филиппа стало рвать, а рядом, почти с таким же жалким видом стоял сочувствовавший ему Робер.
Тело отвезли в мэрию Омбревилье; туда же завтра утром отправится и похоронный фургон. Будут Люсетта и Робер Тернье, никого больше! Родственникам, практически никому не известным кузенам из провинции, он напишет письмецо – опять, чтобы соблюсти приличия – и пошлет его после погребения. Что же касается нотариуса, Филипп выждет день или два и только потом свяжется с ним…
Подытожив таким образом ситуацию, он немного взбодрился, ощутил в голове некую легкость, почти пустоту, перелистал неоконченную рукопись… которую никогда уже не закончит, выкурил несколько сигарет, поднялся на второй этаж, спустился на первый, снова поднялся, снова спустился и, наконец, решил немедленно покончить с неприятной обязанностью составления уведомительных писем.
Он отмечал птичкой фамилии в своем блокноте, когда позвонили в дверь.
Вздрогнув от неожиданности, он понял, насколько велико было его волнение. Он никого не ждал!
Досадуя на непрошенного гостя, он открыл дверь.
– Здравствуйте, Филипп.
Нарядно одетая, почти элегантная в своем шотландском плаще, под зонтиком стояла Люсетта. В нескольких шагах позади нее к тротуару была припаркована «ланча».
– Я с самого утра не могу до вас дозвониться, – сказала она.
Филипп сделал скорбное лицо.
– Телефон отключен, дорогая Люсетта. Мне нужна была тишина, одиночество…
– Если я вам помешала…
Вдруг он осознал, что она стоит под дождем. Он пригласил ее войти, однако сделал это без особой теплоты, ибо, закрыв зонтик и сделав шаг внутрь, она в нерешительности остановилась.
– Правда, если я вам помешала…
На сей раз он счел нужным энергично возразить, схватил зонтик и сунул его в предназначенный для этого перуанский кувшин рядом с вешалкой.
– Нет, нет, напротив… я рад, что вы заехали.
– В таком случае моя совесть чиста. Впрочем, я не надолго…
Она вошла, пытаясь тем не менее оправдать свою настойчивость:
– Я главным образом хотела сообщить вам о визите, который нанесли нам сегодня утром… Но скажите сначала, как вы себя чувствуете?
Что за вопрос! Мог ли он ответить иначе, чем: «Немного лучше, спасибо… Мне удалось поспать несколько часов… я пытаюсь взять себя в руки…»
Одновременно он помогал ей снимать плащ.
На ней был серый, мышиного цвета костюм, из-за чего она казалась еще более хрупкой, чем обычно, и походила на засидевшуюся в девушках дамочку, которая упражняется в кокетстве. Взглянув на ее аккуратно уложенные волосы, Филипп про себя подумал, что она, вероятно, заезжала к парикмахеру.
Он провел ее в кабинет, извинившись, что принимает ее в своей клетушке:
– Я даже не открыл ставни в других комнатах.
Люсетта не раз приезжала с братом к Сериньянам. Одна она здесь не была никогда и сейчас входила в кабинет с чувством почтительного любопытства.
– Видите, – сказал он, подключая телефон, – я вам не солгал.
Она продолжала разглядывать книжный шкаф, огромный стол с пишущей машинкой и разбросанными на нем бумагами, голые стены, за исключением одной, украшенной великолепной репродукцией «A Bahiana»[2] работы Маноло Гальвао.
– Так это здесь вы пишете, – наконец прошептала она.
– Да!.. Здесь я меньше всего ощущаю ее отсутствие. Он устало, разочарованно шевельнул рукой.
– Теперь дом для меня слишком велик! Вы понимаете?
– Я понимаю, – тихо проговорила она. Затем вдруг, оживившись, добавила:
– Вам не следует оставаться здесь, в этом предместье, Филипп, вдали ото всех, мусоля воспоминания, которые причиняют боль. Надо ехать в Париж.
– Да, может быть… позже…
– Нет, Филипп!
Но она тут же смягчила резкость своего ответа:
– Чем раньше вы уедете, тем лучше, поверьте мне. Мы подыщем вам двухкомнатную квартиру недалеко от нас.
Люсетта с братом жили на проспекте Маршала Лиоте в 16-ом округе, в шикарной квартире, обстановка которой формировалась двумя поколениями зажиточных буржуа.
– Предоставьте это мне, – продолжала она, словно согласие ее собеседника было уже получено. – Я все беру на себя… Вы будете приходить к нам…
Боясь ее обидеть, он занял осторожную, сдержанную позицию.
– Благодарю вас… Вы слишком добры… вы и так уже много для меня сделали.
– О, Филипп, замолчите! Я бы так хотела иметь возможность помогать вам, быть вашим… большим… настоящим другом…
Она непроизвольно взяла его за руку. Руки Люсетты были горячими от нервного возбуждения, которое выражали также и ее глубокие черные глаза. Она с трудом подыскивала слова.
– Мне бы хотелось… вы знаете, я… я испытываю к вам такие нежные чувства…
Она повторила с жаром:
– Да… очень нежные.
Она смолкла, словно ужаснувшись своей дерзости. Филипп отвел глаза, высвободил руку и мгновенно переменил тему:
– Вы только что говорили о каком-то визите…
– Ах да! – произнесла она, точно забыла незначительную подробность… – Инспектор полиции.
– Инспектор полиции?.. По поводу происшествия?
Филиппа бросало то в жар, то в холод, и этот душ продолжался долго, леденя ему сердце. Он постарался скрыть волнение, закурив сигарету. Дым показался ему едким, противным.
– Я полагал, – произнес он с трудом, – что протокола дорожной полиции достаточно.
– Мы тоже. Но… поскольку не было свидетелей… Он задавал нам вопросы.
– Какого рода вопросы?
– Самые разные. Почему мы вас пригласили? В котором часу вы приехали? Почему вашей жены не было с вами? Давно ли мы с вами знакомы? И…
Она замялась.
– И… царило ли в вашей семье согласие? Думаю, вы догадываетесь, что мы ему ответили, – живо добавила она. – Робер даже разозлился, когда инспектор стал настаивать на этом пункте.
– О, фараоны… – Он умышленно использовал пренебрежительный термин. – Для фараона нет ничего святого. Все это знают!
После первых минут, когда всем владели эмоции, наступило время разума. Почему он должен бояться инспектора полиции, даже целой бригады инспекторов? Разве не в предвидении этой вероятности он принял столько мер предосторожности?
