Джон Бёкан - Тридцать девять ступенек. Маска Димитриоса
— Извините, пожалуйста, мсье, — сказал он, пожимая Латимеру руку, — но я не слышал, как вы приехали.
Он говорил по-французски с каким-то занятным акцентом, но легко и свободно, что показалось Латимеру весьма примечательным. Вероятно, по-английски он говорил гораздо лучше.
— Позвольте прежде всего поблагодарить вас, мсье Гродек, за оказанное мне гостеприимство. Я не знаю, что писал вам мистер Питерс в своем письме, потому что…
— Потому что, — весело и жизнерадостно воскликнул Гродек, — вы не дали себе труда изучить польский язык. Я могу вам только посочувствовать — язык ужасный. Надеюсь, вы уже познакомились с Антуаном и Симоном. Он показал рукой на кошек, — Я, например, убежден, они на меня очень обижаются, что я не говорю по-сиамски. Вы любите кошек? Я, например, убедился, что Антуан и Симон умны и сообразительны. Ведь вы же не такие, как все другие кошки? — Он схватил одну из них и показал Латимеру, — Ах, Симон, до чего же ты мил и хорош! — Он посадил кота себе на ладонь, — Ну, давай, прыгай скорей к своему другу Антуану!
Кот спрыгнул на пол и с видом оскорбленного достоинства удалился. Гродек стряхнул пыль с ладоней.
— Ведь правда они прекрасны? И очень похожи на людей. Когда стоит плохая погода, они тоже нервничают. Мне так хотелось, чтобы в честь вашего визита, мсье, сегодня была хорошая погода. В ясный, солнечный день отсюда открывается такой чудесный вид.
Латимер с этим охотно согласился. Ему пока никак не удавалось определить, что за человек был Гродек. Во всяком случае, оказанный ему прием был совершенно не похож на тот, который он себе представлял. Чем дольше присматривался Латимер к Гродеку, тем очевидней становился контраст между его внешностью вышедшего на пенсию инженера и его скупыми, но быстрыми жестами и плотно сжатыми губами, говорившими о большой внутренней силе. Латимер подумал, что он, вероятно, все еще имеет успех у женщин, а ведь мало кто из людей его возраста может этим похвастаться, и он задал себе вопрос: кто та женщина, пальто которой он видел в прихожей?
Чтобы поддержать разговор, Латимер сказал:
— Здесь, наверное, очень приятно жить летом.
— Конечно, — сказал Гродек, открывая створку шкафа. — Что будете пить? Может быть, английское виски?
— Да, спасибо.
— Очень хорошо. Я тоже предпочитаю его как аперитив.
Он налил виски в стакан.
— Летом я люблю работать на воздухе. Это очень полезно для здоровья, но, по-видимому, не для работы. Вы никогда не пробовали работать на открытом воздухе?
— Нет, не пробовал. Мухи…
— Совершенно верно, мухи. Вы знаете, я пишу книгу.
— Вот как! Вы, вероятно, пишете мемуары?
Гродек открывал бутылку с содовой, и Латимер заметил, что возле глаз у него появились морщинки.
— Нет, мсье. Это жизнеописание Франциска Ассизского. Я думаю, мне хватит этой работы до конца моих дней.
— Должно быть, это очень утомительный труд, требующий хорошего знания источников.
— О да. — Гродек передал Латимеру стакан, — Преимущество выбранной мной темы состоит, как мне кажется, в том, что о Франциске Ассизском написано так много, что мне не надо обращаться к первоисточникам. Ведь я не собираюсь предложить какую-то оригинальную концепцию, просто это позволяет мне с чистой совестью жить в полной праздности. Как только мне становится скучно, как только я чувствую первые признаки, так сказать, душевного недомогания, я, удалившись в библиотеку, начинаю изучать труды о Франциске Ассизском и сочиняю еще несколько страниц моей книги. Когда я убеждаюсь, что проделанная мной работа не бесполезна, я делаю перерыв. Не буду скрывать: я очень широко цитирую Сабатье. В его трудах такое обилие материала, что мне легко и приятно писать свою книгу. Иногда для удовольствия я читаю немецкие журналы, — Он поднял стакан, — Ваше здоровье.
— Ваше здоровье.
Латимер слушал речи хозяина, и ему начинало казаться, что перед ним еще один претенциозный осел. Отхлебнув виски, он сказал:
— Надеюсь, мистер Питерс написал в своем письме о цели моего визита.
— Нет, мсье. Но я вчера получил от него еще одно письмо, в котором он пишет об этом. — Он поставил стакан и, искоса взглянув на Латимера, добавил: — Это письмо меня очень заинтересовало. — Пауза. — Вы давно знакомы с Питерсом?
Произнося фамилию, он на едва уловимую долю секунды задержался, и Латимер подумал, что сначала он, вероятно, хотел назвать какую-то другую фамилию.
— Я встречался с ним всего два раза. Один раз в поезде, другой — у меня в отеле. А вы? Вы ведь должны быть с ним очень хорошо знакомы.
— А почему вы в этом так уверены, мсье? — удивленно поднял брови Гродек.
Хотя ему и было не по себе, Латимер постарался улыбнуться как можно непринужденнее. Он вдруг почувствовал, что, по-видимому, наступил на любимую мозоль хозяина.
— Если бы вы не были с ним хорошо знакомы, он, конечно, не рекомендовал бы меня вам и уж тем более не просил бы поделиться со мной информацией об очень интересном субъекте.
Латимер замолчал, довольный тем, что ему удалось выкрутиться из трудного положения.
Гродек смотрел на него, став вдруг задумчивым и серьезным, и Латимер мысленно выругал себя за нелепое — теперь это было очевидно — сравнение с вышедшим на пенсию инженером. Под этим пристальным взглядом ему стало очень неуютно, и он пожалел, что нет у него в кармане люгера, которым размахивал мистер Питерс. Нет, этот взгляд не был угрожающим. Однако было что-то…
— Мсье, — обратился к нему Гродек, — боюсь вас обидеть своим прямым и, быть может, грубым вопросом. Все-таки мне хочется знать, нет ли у вас какой-либо другой причины, которая привела вас ко мне, помимо обычного для писателя интереса к человеческим слабостям.
Латимер почувствовал, что краснеет.
— Поверьте, я говорил правду… — начал он.
— Я готов вам верить, — мягко перебил его Гродек, — но, простите, где гарантии, что это правда?
— Я могу вам дать честное слово, мсье, что любую информацию, которую получу от вас, я буду рассматривать как не подлежащую разглашению, — тихо, стараясь быть убедительным, возразил Латимер.
— Значит, — вздохнув, сказал хозяин, — я выразился недостаточно ясно. Информация сама по себе не имеет никакого значения. То, что происходило в Белграде в 1926 году, сейчас уже никого не интересует. Важно, однако, то, что это имеет прямое отношение ко мне. Не скрою, ваш друг Питерс поступил несколько неосторожно, направив вас ко мне. Сознавая это, он все-таки умоляет меня быть снисходительнее и оказать ему любезность — он напоминает мне, что в свое время тоже оказал мне любезность, — рассказать вам о Димитриосе Талате. Он пишет, что вы писатель и вас интересует все то, чем обычно интересуются писатели. Прекрасно! Однако есть одна вещь, которую я все-таки не могу понять, — Он помолчал, потом взял стакан и осушил его. — Поскольку как писатель вы знакомы с психологией, то вам, конечно, известно, что у большинства людей, независимо от того, чем они занимаются, имеется стимул, который и определяет все их действия. У одних это тщеславие, у других удовлетворение какой-либо страсти, у третьих неуемная жажда денег и так далее. Так вот Питерс один из тех, у кого главный стимул — деньги. Причем этот стимул у него настолько хорошо развит, что он, как всякий скряга, безумно влюблен в одни только деньги. Пожалуйста, не поймите меня превратно: я не хотел этим сказать, что Питерс подчинил все свои действия этому стимулу. Единственное, что я хочу сказать, это то, что, насколько я знаю Питерса, невозможно себе представить, чтобы он, посылая вас ко мне, имел в виду лишь «способствовать развитию английской детективной литературы» — так он выразился. Вы поняли, куда я клоню? Мне приходится быть подозрительным, мсье, ведь у меня все еще есть враги. Мне кажется, вам надо рассказать о ваших отношениях с нашим общим другом Питерсом. Вы не возражаете?
