Адива Гефен - Алмазная пыль
24
— Шамир сказал, что вам нельзя выходить из дома! — закричал мне вслед бравый парень, приставленный для моей охраны. Мы с дедушкой тем временем продолжали идти к папиному «форду».
— Шамир здесь, разве вы не видели? — крикнула я в ответ. — Он позволил мне выйти. То есть, он даже попросил, чтобы я вышла на пару минут…
Мой телохранитель только пожал плечами.
Две штрафные квитанции украшали лобовое стекло «форда», который в сером утреннем свете казался еще более старым и запущенным. Когда, наконец, пойдет хороший дождь, который отмоет город от летней пыли? Я смяла квитанции и засунула их в карман джинсов.
— Опять рапорт? — укоризненно сказал дедушка.
— Нет. Реклама. Куда поедем?
— В «Башни любви» в Нетанию.
— А что там?
— Это дом престарелых. Там живет Цви Вайнциблат. Помнишь его? Столяр, который сделал нам книжный шкаф, гардероб и…
— Помню, конечно помню! Ты называл его «Цви из нашего города».
Дедушка улыбнулся. Слова «из нашего города» были критерием его преданности. Дедушка ходил за продуктами в дальний, более дорогой, магазин, хозяин которого приехал из Вены, костюмы шил только у герра Опенгеймера, прибывшего «оттуда», пользовался услугами Вайса — электрика «из нашего города», Топача — садовника «из нашего города» и, конечно, Цви Вайнциблата. «Как можно доверять столяру из Бухареста или, того хуже, из Варшавы!» — говорил он без тени улыбки, но с искорками смеха в глазах.
— Чем Цви может нам помочь?
— Они с Кеслерами были соседи. Его сестра обожала Эстер. Она была моложе ее на несколько лет, но всюду за ней ходила… Мирьям. Чудесная была девушка. Такая тонкая, нежная. Деликат, — и Макс Райхенштейн покраснел, как школьник. Ага, попался!
— Дедушка! Ты никогда о ней не рассказывал.
— А что рассказывать? Мои родители лелеяли мечту нас поженить, но я уехал из Вены слишком молодым, и она вышла замуж за приличного человека, аристократа. Она репатриировалась в Израиль только в сороковых годах, — он был явно смущен.
Я балдела.
«Башни любви» в Нетании казались очень неплохим местом для времяпровождения в старости, если, конечно, вас привлекают курс макраме, пассадобль и иногда — минет не слишком скромной старушки.
Я припарковалась на автостоянке и, глянув в зеркало заднего обзора, обмерла — на стоянку въезжал знакомый черный «мерседес».
— Дедушка, мы совершили ошибку…
Он оглянулся.
— Позвони своему Шамиру. Сообщи ему, где мы, — просто сказал он, и я так и сделала.
В большом патио «Башен любви», облицованном белым мрамором, тренировались энергичные старушки в спортивных костюмах. Когда мы вошли, они перестали катать огромные резиновые мячи и все как одна уставились на Макса — высокого, с седыми волосами, стянутыми на затылке. Еще бы — новый парень на деревне!
— Цви Вайнциблат на пятом этаже, квартира пятьсот восемь. Если его там нет, посмотрите в телевизионной комнате, — сказала худощавая с голубыми волосами.
Дедушка легонько постучал в дверь.
— Цви? Это Макс.
Дверь распахнулась. Перед нами стоял сморщенный тщедушный человек с горящими глазами. Он радостно обнял дедушку.
— А это, конечно, Рут! — сказал он и погладил меня по плечу. — Ты изменила прическу, но выглядишь по-прежнему прекрасно. Пре-кра-сно! — уверенно заключил он.
— Это не Рут, это Габи — моя внучка. Они совсем не похожи…
Старик, нимало не смутившись, рассмеялся.
— Заходите, я рад вас видеть! Жаль, что ты не привез Якоба, мы были когда-то веселой компанией… Он приходил ко мне в столярную мастерскую. Как он там? Да, заходите же!
Он провел нас в маленькую, очень аккуратную гостиную.
— Садитесь. Мирьям скоро тоже будет. В двенадцать часов заканчивается ее кружок, и она приходит ко мне пить чай.
Дедушка не переставая скреб предплечье. Явный признак волнения.
— Я не видел ее более шестидесяти лет… — сказал он. — Это значит, что ей уже не меньше восьмидесяти…
— Да… — улыбнулся Цви. — Время идет. Два года назад она овдовела и решила переехать сюда.
Раздался слабый стук, дверь распахнулась, и на пороге появилась маленькая светлая женская фигурка. Мирьям. Если ей и перевалило за восемьдесят, то годы об этом не знали. Ее лицо было гладким, а глаза светились такой же насыщенной глубокой синевой, как у дедушки.
Она сразу его узнала.
— Макс! — звонко крикнула она. — Как я рада тебя видеть!
— И я тебя, Мирьям, и я. Ты прекрасно выглядишь… — дедушка волновался, как старшеклассник.
— Дедушка, — негромко сказала я, вынимая из сумки распечатку, — спроси их…
Цви и Мирьям склонились к журнальному столику, куда я положила картину с тремя обнаженными девушками.
В комнате воцарилась тишина. Мирьям взяла листок, потом опустила его на столик ипечально вздохнула.
— Я знала, что когда-нибудь она снова появится, — ее голос был слаб и дрожал. — Знала, что она не может исчезнуть навсегда… — Мирьям посмотрела на нас. — Не понимаете, о чем я?
Дедушка сидел, не шевелясь. Я отрицательно мотнулаголовой.
— Он должен был ее уничтожить, — продолжила Мирьям, прикрыв глаза и бессильно откидываясь на спинку дивана. — Это была ошибка Роткопфа, деда твоего друга Якоба. Ты, конечно, помнишь тот скандал. Впрочем, тебя, наверное, уже не было в Вене… Они выставили все картины этого маньяка, и кто-то опубликовал в газете большую статью с отвратительным заголовком. Твой дед, господин Кеслер, был просто убит, когда увидел свою Эстер такой, совершенно голой…
Цви отрешенно дополнил:
— И тогда господин Кеслер обратился к Аврааму Эрнсту Роткопфу — самому видному музейщику в Вене…
— Да, да, — подхватила Мирьям. — Теперь я вспомнила, Макс, тебя уже не было в Вене. Может быть, тебе об этом и не писали. Это было таким унижением для господина Кеслера… Он попросил Роткопфа пойти к этому художнику-педерасту, маньяку, и забрать у него картину. Роткопф выкупил картину, и твой дедушка сказал ему сжечь ее.
— Так значит, никакой картины нет? — с надеждой спросил дедушка.
— Картина есть. Я знаю, что Эрнст Роткопф ее не сжег. Все это знали, все, кроме твоего дедушки. Поговаривали, что Роткопф так восхищался этим сумасшедшим Зуциусом, что считал произведение божественным. Совершенным. Говорили, что он спрятал картину. Я думаю, Макс, что твой отец обо всем знал. Только от дедушки это скрывали.
— Но это еще не всё, — сказал Цви. — Помнишь ту женщину?.. Как ее звали?
— Магда… — процедила Мирьям сквозь зубы, словно это было не имя, а проклятие или заклинание. — Магда…
