Ефим Друц - Цыганские романы: Цыганский вор. Перстень с ликом Христа. Цыганский барон.
— Ох, — удивился Кучерявый, — что вы делаете, ребята?
— Кончай его, — бросил Костя блатному, и не только это последнее услышал Кучерявый, сползая по стенке дома к асфальту. Перед глазами в оранжевом свете возник покойный отец и сказал: «Учил я тебя, дурака: ни с ментами, ни с блатными не вяжись!..»
Кучерявый всхрапнул и лег. Костя, Перо и хмырь ушли проходными дворами.
Агат зашел в артистическую, сел к телефону.
— Сюда позвонят мне, — сказал он Володьке. — Не возражаешь, морэ?..
И телефон как взорвался. Агат взял трубку:
— Я… Да. — Вот и весь его разговор. Повернувшись к Володьке, бросил: — В зал не пойду, и тут меня не было. Усек?
— Не было так не было. Твои дела. Дошло до меня, Агат, что в Плющеве застрелили таборного цыгана. Ты, часом, не в курсе? Люди тебя поминают. Табор встал на уши.
— Кого увидишь, скажи, — отреагировал Агат, — что того, мол, цыгана замочил Кучерявый. Не то обознался, не то по личным мотивам. Нехорошо это вышло, морэ. Но Кучерявый ушел от меня, он сам по себе, с ним и расчеты.
— Мое дело маленькое, — сказал Володька. — Я не встреваю.
Агат шел сторожко, но Верка перехватила его у скверика. Запыхалась:
— Постой-ка.
— Отвали, — бросил он. — Я тебя сам найду. Брысь!
— Сперва послушай, потом гони. Гафа была у Артура. Болтает она. И слушай дальше: цыгане к нему пришли, сейчас у него на квартире. Из табора.
— Откуда знаешь? — взвился Агат.
— Гафа сказала.
— Что же ты, сука, подругу продаешь?
— Люблю я тебя, Агат, прости меня, дуру.
— Иди, иди, не оглядывайся…
Гафа снимала квартиру в Выхине. Агат вошел к ней бесшумно, ступал с носка на каблук. Она и не рюхнулась. У окна сидела, слушала музыку из магнитолы.
— Здравствуй, милая.
Гафа подняла голову.
— А! Явился — не запылился. Давно я тебя жду. Адрес, думаю, знает, а не идет. Может, боится чего?
Речь Гафы была непривычна. С ним в таком тоне не говорили и мужики. Или он уже не Агат, а первый встречный козел?
— О чем толковала с гадже нынешним утром? — резко спросил он.
— О том. Я никому не докладываю. Это дело мое — о чем. И тебе ничего не должна. В расчете.
Музыка продолжала играть. На пленке сладкая, острая «Бесамэ мучо». Агат шагнул вперед, поднял Гафу за волосы левой рукой. Она была легкая, не рвалась от него, глядела ему в глаза. Ударил ножом под грудь.
— Прости, — сказал он и отбросил Гафу, как куклу.
Он был в перчатках из бязи. Они не испачкались, чистая работа. Не снимая перчаток, взял телефонную трубку.
Гафа мучительно выдохнула. Глаза ее стекленели.
Кончилась в магнитофоне пленка, и механизм отключился. На улице выхлоп автомобиля ударил, как выстрел.
Агат набрал номер.
— Идем сегодня, — сказал он в трубку раздельно и зло. — Сегодня идем. Не завтра. Усек?.. Отвечаешь, чтоб люди были на месте и все по секундам. Иначе сгорим…
Громко тикал будильник. Агату почудилось, он грохочет.
Артур горбился и глядел на цыган, придавленный мыслями о неизбежном. Беда надвинулась. Сашка-баро и молодые парни из табора ждали событий.
— Едем в Косино, — сказал Сашка. — Завтра поздно будет, ребята. Как бы не опоздать нам.
— Ехать так ехать, — сказан Митька Длинный. — В гости так в гости.
— А что у них, Сашка? Что там за люди? — спросил Артур, хрустнув сплетенными пальцами.
— Тебе зачем знать? Но скажу: Агат там бывает, берет наркоту… А что на самом деле, не могу сказать… Ну, ромалэ, собирайтесь. — Сашка встал. — Не будем прощаться, Артур. Свидимся, Бог даст.
Они обнялись, и цыгане вышли по одному. Сашка был с перстнем. Артур вдруг подумал, что лучше бы Сашка сегодня снял этот перстень. Да вряд ли он согласится.
Был случай, привел Артур как-то Сашку и таборных в некий салон к людям искусства и их друзьям, не знающим ни настоящей жизни, ни табора. Те шумели и обнимали цыган, прося их петь и плясать, суля деньги. «Ты куда нас привел, морэ? — спросил тогда Сашка. — Что за артисты? За деньги мы не веселимся». — «А театр „Ромэн“? Там-то поют и играют». — «Какие же там рома? Городские! Спроси у таборных, они скажут».
А компания приставала к Артуру, чтоб он уговорил цыган петь, но он воспротивился. И пожалел, что затащил сюда таборных. Сашке шепнул: «Эти шумные люди — богема, ты не серчай. Их город приговорил и казнит». «Все, — сказал Сашка. — Пошли отсюда, ромалэ». Он положил гитару, цыгане двинулись следом за ним на выход. «Да что вы, друзья!» — всполошилась хозяйка салона. «Пойдем, Артур, отсюда, пойдем, драго, — сказал Сашка. — Тоска здесь».
Было, было такое дело. Помнится, Эдик читал стихи, и цыгане увяли под монотонный речитатив поэта:
Преодолев пространство и тщету
Угрюмо-монотонных волн зеленых,
Я чувствую, что я со дна расту.
Приобретаю воздух, ветер, крону.
Но Бог, недаром сотворивший свет,
Нетерпеливых в небо не пускает.
Тускнеет ночь. Является рассвет,
И Бог меня в глубины опускает,
И заставляет ощущать тщету
Угрюмо-монотонных волн зеленых,
И снова я страдаю и расту,
Приобретаю воздух, ветер, крону…
На что цыганам вся эта мудрость? Тогда ведь и Эдик откланялся. Да со скандалом. Кричал: «Ноги моей здесь не будет!»
Воспоминание развлекло Артура. Он вдруг подумал, что все в конце концов образуется. Жизнь — это жизнь!
Глава 7
Налет
К цыганскому дому ночью подъехали к трем часам. Машину оставили за квартал.
Ромка тоску наводил:
— Ты, морэ, точно знаешь?
— Да что ты заладил! — огрызнулся Агат. — Не базарь.
— А если здесь таборные? — ныл Ромка. — Сон я видел…
Агат остановился:
— Засохни. Ну? Заткни хавальник. Завтра расскажешь.
В Косино заливались собаки, будто их всех прорвало в одночасье. Против цыганского дома Ромка остался на стреме. Зашел в будку со сломанным телефоном.
Агат глянул в окна фасада.
— Давай!
Перо приладил отмычку. Вошли в переднюю тихо. А перед ними другая дверь — в комнату. И — заперта изнутри, что за притча?
— Помацай, Перо… — почти беззвучно выговорил Агат.
Тот перебрал отмычки, а дверь открылась сама. Матвей из табора, в длинных трусах, босой, проснулся и шел отлить. Вряд ли успел он понять, что к чему. Агат ударил ножом точно в сердце. И придержал осевшее тело.
Костя и он с пистолетами наготове бесшумно вошли в комнату, освещенную с улицы фонарем. На коврах похрапывали цыгане. Дух стоял крепкий. В ногах — сапоги с портянками, аккуратно навитыми на голенища. Сумка с наркотой — свежий товар — была не прикрыта. Агат нагнулся за ней, но щелкнул выключатель, вспыхнула лампа под потолком. Костя рухнул, хрипя, в груди его нож торчал, а у двери откуда-то взялся Сашка, одетый и в сапогах. Он свистнул.
