Филлис Джеймс - Комната убийств
— Не кажется ли вам, что давление на работе, чужие несчастья, которые он разделял, — это отбило у него охоту жить дальше? — спросил Дэлглиш.
— Убить себя? Совершить самоубийство? Никогда! — Ее голос зазвенел. — Никогда, никогда! О самоубийстве мы время от времени разговаривали. Он был против этого. Я не о тех, кто очень стар или безнадежно болен, — мы можем их понять. Я о молодых. Невил говорил, что нередко самоубийство — проявление агрессии, что оно оставляет на семье и друзьях неподъемную вину. Он не оставил бы своей дочери такое наследство.
— Спасибо вам, — сказал Дэлглиш. — Вы очень мне помогли. Осталась одна вещь. Вы знаете, что доктор Дюпейн держал «ягуар» в гараже при музее, уезжал на нем вскоре после шести вечера каждую пятницу и возвращался поздно вечером в воскресенье или рано утром в понедельник. Нам, конечно, необходимо выяснить, куда он уезжал на выходные, был ли кто-то, кого он регулярно навещал.
— Вы о том, была ли у него другая жизнь? Тайная, не имевшая отношения ко мне?
— Не исключено, что эти выходные как-то связаны с его смертью. Его дочь не имеет понятия о том, куда он ездил и, похоже, никогда не пыталась это выяснить.
Миссис Фарадей неожиданно вскочила и начала ходить вдоль окна. Какое-то время стояла тишина, потом она сказала:
— Да, не пыталась. Наверное, никто из семьи не спрашивал и не беспокоился. Они жили изолированно друг от друга, почти как королевская семья. Я часто задумывалась: не в отце ли тут дело? Невил иногда о нем заговаривал. Я не понимаю, зачем Дюпейн-старший завел детей, которые доставляют столько беспокойства. Его страстью был музей, поиск экспонатов, ему нравилось тратить на это деньги. Невил любил дочь и чувствовал себя виноватым перед ней. Видите ли, его пугало, что он ведет себя в точности как отец, отдавая работе внимание и заботу — когда следовало отдавать их Саре. Я думаю, он хотел закрыть музей именно поэтому. И возможно, ему были нужны деньги.
— Для себя?
— Нет, для нее.
Она вернулась к столу.
— А он когда-нибудь рассказывал вам, куда ездит в выходные?
— Нет, не говорил ни куда ездит, ни что делает. Выходные были его освобождением. Он любил эту машину. Невил не был механиком, не умел ее ни ремонтировать, ни обслуживать — он любил ее водить. Каждую пятницу он уезжал за город и гулял. Невил мог гулять субботу и воскресенье. Останавливался в маленьких харчевнях, провинциальных гостиницах, иногда только на ночевку и завтрак. Он любил хорошую еду и уют, поэтому выбирал место ночлега осторожно. При этом Невил не наведывался в одно и то же место регулярно. Он не хотел, чтобы им интересовались и задавали ему вопросы. Невил мог отправиться к Уай-Вэлли, в Дорсет, иногда к морю — в Норфолк или Суффолк. Это были одинокие прогулки. Вдали от людей, вдали от телефона, вдали от города. Они позволяли ему оставаться в своем уме.
Она сидела, опустив глаза; ее сцепленные руки лежали на столе. Теперь миссис Фарадей смотрела на детектива, и Дэлглиш опять увидел — охваченный жалостью — темные колодцы непереносимой боли. Она почти кричала:
— Невил уезжал один, всегда один! Он в этом нуждался, и от этого мне больно. Он просто меня не хотел. После моего замужества выбираться стало непросто, но мне удавалось. Мы так мало бывали вместе; только эти часы в квартире, урывками. А в выходные — никогда! Долгие часы вместе — гуляя, болтая, проводя в одной постели всю ночь — никогда! Никогда, никогда!
— Вы не спрашивали его почему? — осторожно произнес Дэлглиш.
— Нет. Я слишком боялась услышать правду: что одиночество ему в большей степени необходимо, чем я. — Помолчав, она заговорила опять: — Кое-что я и в самом деле предприняла. Я освободила следующие выходные. Мне пришлось солгать мужу и свекрови, и все же я сделала это. Я собиралась попросить Невила взять меня с собой. Хотя бы раз. Только раз, я бы ему обещала. Получись у меня провести с ним эти единственные выходные, тогда, думаю, я смогла бы уйти окончательно.
Они сидели и молчали. Вне стен офиса больница жила своей жизнью, там рождались и умирали, страдали и надеялись, обыкновенные люди делали необыкновенное дело; все это существовало помимо них. Дэлглишу было тяжело видеть страдания женщины и не найти слов утешения. Только он не находил тех слов, которые мог бы ей сказать. Он ведь должен лишь раскрыть убийство ее любовника. Он не имел права вводить ее в заблуждение, изображая друга. Дэлглиш подождал, пока миссис Фарадей успокоится, и сказал:
— Последний вопрос. Были у него враги? Какие-то бывшие пациенты, которые хотели бы ему навредить?
— Если бы кто-то ненавидел Невила так, что готов был убить, я бы об этом знала. Никто не испытывал к нему великой любви, для этого он был слишком независимым, однако он нравился, его уважали. Конечно, опасность есть всегда, разве не так? Психиатры смиряются с этим, и вряд ли их риск превышает тот, с которым приходится сталкиваться персоналу чрезвычайных служб. Особенно в субботний вечер, когда половина пациентов напились или под кайфом. Медсестра или врач в такой службе — опасная профессия. Таким мы сделали этот мир. Конечно, есть пациенты, склонные к агрессии, но они не могут спланировать убийство. В конце концов, откуда им знать о музее, о машине, о том, что Невил забирал машину каждую пятницу?
— Пациентам будет его не хватать.
— Некоторым из них, и только на время. Большая их часть думает только о себе. «Кто теперь мной занимается? Кого я увижу в следующую среду в клинике?» А мне придется и дальше рассматривать его записи в картах пациентов. Не знаю, сколько пройдет времени, пока я забуду сам его голос. — До сих пор она держала себя в руках, но тут ее голос изменился. — Я должна скрывать свое страдание — вот что ужасно. Нет никого, с кем я могла бы поговорить о Невиле. Здесь люди сплетничают о его смерти, строят домыслы. Они, конечно, потрясены, их огорчение кажется искренним. Но они испытывают возбуждение. Насильственная смерть ужасна. И в то же время загадочна. Им интересно. Я вижу это. Убийство развращает, не правда ли? Оно забирает куда больше, чем одну жизнь.
— Да, это заразное преступление.
Вдруг миссис Фарадей заплакала. Дэлглиш подошел, и она прижалась к нему, вцепилась в его пиджак. Он заметил ключ в двери и, почти пронеся ее через комнату, повернул его. Она успевала вставлять: «Извините! Извините!» — но плач не прекращался. Адам заметил еще одну дверь; бережно посадив миссис Фарадей в кресло, он осторожно выглянул. К своему облегчению, Дэлглиш увидел то, что и ожидал. Дверь вела в маленький коридор; справа был туалет. Вернувшись к миссис Фарадей, которая теперь подуспокоилась, он помог ей дойти до двери и прикрыл ее. Послышался шум воды. Никто не стучал, ручка первой двери оставалась неподвижной. Миссис Фарадей отсутствовала недолго. Через три минуты она вернулась совершенно спокойная, с приведенными в порядок волосами; от недавних горьких рыданий не осталось и следа — только опухшие глаза.
