Джон Карр - Черные очки
– Вот именно.
– Продолжайте, пожалуйста, – спокойно проговорил профессор.
Доктор Фелл заговорил вновь.
– Так мне представлялась ситуация сегодня-утром. Как вы сами понимаете, мне не терпелось увидеть пленку... Пленку, которую, согласно ходу моих рассуждений снимал Эммет. Хардинг начинал – чем дальше, тем больше – выглядеть в моих глазах в каком-то странном, если не сказать зловещем свете. Он был химиком и, разумеется, мог без труда изготовить синильную кислоту. Из всех замешанных в дело он был единственным, кто мог и должен был знать, как мгновенно надеть и снять резиновые перчатки. Не знаю – приходилось ли вам это пробовать. Надеть такие перчатки не так уж сложно – осбенно, если они посыпаны изнутри тальком – но быстро снять их, если не знаешь, как это делается, почти невозможно. Их не тянут за пальцы, как обычные перчатки – этим ничего не добьешься – а скатывают, начиная с запястья. В таком виде их и нашли: аккуратно скатанными. Меня эти перчатки заинтересовали сразу же, как только я услышал о них от инспектора Эллиота.
Представление о Хардинге как об убийце вырисовывалось в моем мозгу все яснее и четче, а после разговора Эллиота с мисс Вилс в комнатке на втором этаже аптеки Стивенсона превратилось в уверенность. Я подслушал этот разговор, подслушал и не стыжусь этого.
До того я не знал о Хардинге ничего за исключением рассказанного мне Эллиотом. Но теперь, черт возьми, я начал кое-что понимать! Эллиот говорил мне, что Хардинг и слыхом не слыхал о Содбери Кросс, прежде чем познакомился с мисс Вилс во время поездки по Средиземному морю. А теперь я узнал, что знаком с Марджори он был давно – еще до истории с отравленными конфетами – и что она не раз ездила к нему в Лондон. Ради бога, не надо делать таких сокрушенных мин, господа, – чуть жестковато проговорил Фелл, – а вы, доктор Чесни, сдержите порыв швырнуть мне в голову чем-нибудь тяжелым. Об этом известно даже служанкам. Можете у них спросить.
По сути дела, самым существенным было то, что мне удалось лучше понять две черты характера мистера Джорджа Хардинга. Разумеется, невозможно было винить его в том, что он выбрал такой сложный путь, чтобы скрыть свои отношения с Марджори от ее семьи. В этом его трудно упрекнуть. Однако, его можно упрекнуть, а инспектор Эллиот готов был убить его за то, что он сумел внушить Марджори, будто ему нужен отдых за границей – так что она взяла на себя расходы по его поездке. Но это еще не все. Я сидел, спрятавшись в спальне Стивенсона, и чувствовал, можете мне поверить, что у меня волосы встают дыбом. Передо мной проходили видения, я слышал голоса. Мне казалось, что я чувствую запах напомаженных локонов Уэйнрайта. Мне казалось, что передо мной появился призрак Уоррена Уэйта. Мне казалось, что краем глаза я вижу за окном, словно призрачных предвестников смерти, магнетические глаза Ричсона и громадную лысую голову Притчарда.
Было и еще кое-что. Как бы там ни было, Джордж Хардинг был, несомненно, великолепным актером. Мне известно было уже об одной маленькой сценке в Помпее. Ладно, совершенно неважно, как я о ней узнал. Но, если то, что я услышал в аптеке, было правдой, подумайте, какой многозначительной становится эта сцена! Подумайте о том, как Хардинг, чистый, верный, героический, стоит среди вас и выслушивает – он выслушивает! – рассказ о событиях в Содбери Кросс. Вспомните, как он навел разговор на нужную ему тему, раздразнив вас словами: "Похоже, что в те времена людей можно было безнаказанно отравлять хоть пачками", пока вы не рассказали ему обо всем. Вспомните его изумление, вспомните, как он растерялся и смутился, сообразив, что нечаянно затронул запретную тему. Вспомните...
Ладно, не будем больше об этом. Пусть, однако, эта сцена останется у вас в памяти как символ того, что произошло потом. Она дает довольно четкое представление о складе ума Хардинга. Потому что полное, законченное лицемерие того, что он там говорил и делал, того, как он подзуживал и выпытывал, ставит его в моей толпе призраков рядом с незабвенным Вилли Пальмером. Я постараюсь перейти от общих рассуждений к конкретным доводам. Решающий довод дает пленка. Заметив ту грубую ошибку, которая была в ней допущена, я понял, что теперь Хардинг приговорен...
Все вы видели эту пленку. И все мы, увидев ее в первый раз, не обратили внимания на одну деталь. Она состоит вот в чем: если мы примем за чистую монету то, что рассказывал нам Хардинг, если мы поверим в то, что это он снимал пленку, и не будем подозревать никаких трюков, мы должны считать, что эта пленка представляет то, что видел Хардинг во время спектакля.
– Вы уловили мою мысль? – с предельной серьезностью спросил Фелл. – Эта пленка содержит то и только то, что он видел. Она дает нам как бы запись картины, сохранившейся в его мозгу. Мы, повторяю, видим только то, что мог видеть Хардинг.
Что же, согласно показаниям других свидетелей и самого Хардинга, происходило там? Вернемся к самому началу поставленного Чесни спектакля. Гротескная фигура в цилиндре входит в кабинет из сада. При ее появлении Хардинг восклицает: "У-у! Человек-невидимка!", фигура оборачивается и смотрит на аудиторию.
Ну, а что мы видим на пленке? Мы видим, что "доктор Немо" впервые появляется на ней как раз в тот момент, когда он оборачивается и смотрит на нас. Несомненно, это то самое движение, которое он сделал после слов Хардинга "У-у! Человек-невидимка!", потому что "Немо" больше ни разу не оборачивался и не смотрел на зрителей. Но как, черт возьми, мог Хардинг произнести эти так подходящие к случаю слова да и вообще что бы то ни было? Ведь до этого момента мы не видели никакого человека-невидимки, а, значит, не мог его видеть и он.
Он не мог видеть дверь в сад со своего места, не мог видеть входящего человека, как не видим и мы его, пока он не поворачивается к нам. Откуда же, спрашиваю я вас, мог Хардинг знать, как выглядит "доктор Немо"? Как он мог так удачно описать его прежде, чем бросил на него хотя бы единый взгляд?
Ответить на этот вопрос совсем не трудно. Кем бы ни был тот, кто снимал эту пленку, он был помощником Чесни, знал заранее, как будет выглядеть "доктор Немо", ему было велено произнести эти слова и, видя, что Чесни повернул голову к двери, он счел, что нужный момент наступил, и произнес их на пару секунд раньше, чем следовало – когда другие уже увидели "Немо", а он сам – еще нет. Хардинг не отрицал, что эти слова были им сказаны, и, следовательно, он был помощником Чесни независимо от того, кто снимал пленку – он или Эммет. Разумеется, я был убежден, что пленку снимал Эммет, а Хардинг исполнял роль "доктора Немо".
Когда сегодня утром мы просматривали пленку, мне хотелось закричать, поделиться своим открытием. И мне совсем уж не удалось удержаться от довольно многозначительного восклицания, когда майор Кроу подошел вплотную к правде, сказав, что Марк Чесни, по существу, сам спланировал свое убийство. Это была правда, хотя майор имел в виду другого человека, чем я. И вот в этот самый момент все мое построение рухнуло.
