Констан Геру - Замок Шамбла
Клодина Бессон чуть не вскрикнула от радости. Даже Маргарита Морен нашла этот план превосходным и не колеблясь согласилась.
– Ах, Мари, — сказала она печально, — правду говорят, что ты женщина умная. Как жаль, что ум свой ты используешь во вред другим.
– Это мое дело и касается меня одной, — отрезала Мари Будон. — Но прежде чем мы уйдем, давайте договоримся. Во-первых, ты ничего не скажешь мужу ни о нашем приходе, ни о том, о чем мы будем говорить.
– Не скажу, не скажу, — импульсивно ответила Маргарита. — А то он не согласится…
– Вот почему не надо ничего говорить ни ему, ни кому бы то ни было.
– Я ничего не скажу, Мари.
– Что дальше? — спросила Клодина Бессон.
– Через несколько дней, Маргарита, ты получишь повестку явиться в Риом.
– Хорошо, — сказала Маргарита.
– Ты подготовишься к этой поездке.
– Для чего, — простодушно возразила Маргарита, — если я не поеду?
Мари Будон пожала плечами.
– Для того, чтобы ничего не заподозрили, когда на другой день ты сляжешь в постель.
– Правда, я об этом не подумала.
– Твой муж поедет один, а ты пошлешь письменные показания по образцу, который тебе принесет Клодина и который ты спишешь слово в слово.
– Слово в слово, хорошо.
– Помни, что ты не должна ни слова говорить об этом мужу.
– Не раскрою рта.
– Хорошо, ты мне обещала, я полагаюсь на тебя. Теперь, — обратилась Мари к Клодине, — ты можешь радоваться: я думаю, что Жак спасен.
– И он будет обязан жизнью вам так же, как и Маргарите! — воскликнула старуха, тронутая до слез. — Ах, Мари, я прощаю вам все зло, которые вы мне причинили.
– Полноте, нам некогда приходить в умиление, — грубо сказала Мари Будон. — Мишель Сулье не должен застать нас здесь, пойдемте.
Клодина горячо обняла Маргариту Морен, а Мари Будон только кивнула ей, потом обе женщины удалились. Они шли молча: каждая была погружена в свои мысли. Через некоторое время Клодина вдруг спросила Мари Будон:
– Далеко отсюда до Риома, Мари?
– Около сорока миль, — отвечала та.
– Сорок миль, — прошептала старуха с глубоким вздохом. — Длинная дорога для моих старых ног.
– Неужели вы хотите сделать сорок миль пешком, Клодина, в ваши-то годы? Это было бы безумием, вы не дойдете, я вам говорю.
– Однако я должна быть там. Подумайте о моем бедном Жаке, если он меня не увидит, когда предстанет перед судьями. В подобном положении самый сильный человек превращается в ребенка, он ищет глазами мать, и ему кажется, что все в порядке, если она тут, и что все погибло, если ее нет. Хоть он и взрослый мужчина, а мать всегда волнуется за ребенка, которого носила на руках и кормила своим молоком.
– Я понимаю ваше желание отправиться в Риом, Клодина, но вы не можете идти туда пешком. А поехать разве нельзя?
– Это дорого стоит, Мари.
– Двадцать франков туда и столько же обратно. Это немного.
– Слишком много для меня, мы так бедны!
– Я поговорю с дамами, Клодина, они такие добрые, они дадут вам денег на дорогу.
Старуха вдруг остановилась посреди дороги, выпрямилась и голосом, дрожавшим от негодования, сказала:
– Мари, если речь о моей жизни и жизни моих детей, я не приму от дам ни сантима.
– Хорошо, но от меня вы примете?
– Нет, потому что вы получаете деньги от дам.
– Стало быть, вы не пойдете в Риом, потому что, повторяю вам, каково бы ни было ваше мужество, вы упадете на дороге.
– А я все-таки буду в Риоме.
– Каким же образом?
Клодина помолчала, потом сказала печальным и серьезным голосом:
– У нас есть за домом маленький клочок земли, наше последнее владение. Там растут овощи и пшеница, которыми мы питаемся. Я продам эту землю, сорок франков за нее дадут.
– Стало быть, вы хотите умереть от голода вместе с сыновьями?
– Жак должен видеть меня в суде, — произнесла Клодина решительным тоном. — Я должна быть там, чтобы обнять его, если его освободят, и плакать вместе с ним, если его осудят… я не хочу думать о том, что будет после.
– Итак, вы продадите ваше поле?
– Продам.
– Рассудите, Клодина…
– Продам.
Снова наступило долгое молчание.
– Когда слушается дело в Риоме? — спросила наконец Клодина.
– Двадцать второго августа.
– А сегодня какое?
– Двенадцатое.
– Десять дней! — прошептала старуха. — Этого слишком мало для того, чтобы найти покупателя и все приготовить.
Они подошли к хижине Клодины.
– Вот вы и дома. Я оставляю вас тут, а сама вернусь в Пюи, — сказала Мари Будон старухе.
– Завтра я приду за показаниями, которые Маргарита Морен должна переписать, — сказала Клодина.
– Где мне вас найти? — спросила Мари Будон.
– В гостинице «Дева».
– В котором часу?
– В два часа.
– До завтра, Клодина.
Пока Клодина возвращалась в свою хижину, где ее ждали семь братьев Жака, Мари Будон шла по дороге, которая вела в город, и шептала:
– Еще не все погибло… напротив.
За несколько дней до процесса, результатом которого стало осуждение Арзака, Марселанжи распространили брошюру, из которой явствовало, что население Пюи и Верхней Луары разделилось по этому делу на два лагеря. Тогда защитник Бессона Гильо, основываясь на этой брошюре и ее предвзятом содержании, потребовал, чтобы дело было перенесено в другой суд. Следующие слушания были назначены в Риоме.
Графиня ла Рош-Негли с восторгом восприняла это решение, считая его первым признаком того, что суд и присяжные, не находящиеся под влиянием бушевавших в Пюи страстей, наверняка пойдут по пути оправдания. Но эта радость оказалась недолгой, потому как вскоре случилось нечто, что для женщины с таким характером, находившейся в таких обстоятельствах, стало равносильно катастрофе. Это была повестка, постановлявшая госпоже Марселанж, Мари Будон и самой графине явиться 22 августа в риомский суд в качестве свидетелей.
Этот удар, казалось, сразил графиню наповал, в одночасье сломив ее гордость. Для этой надменной женщины настала наконец пора мрачных мыслей и черных предчувствий. Скрестив руки на коленях, склонив голову, с неподвижным пылающим взором, госпожа Негли размышляла или вспоминала какую-нибудь ужасную картину, возможно ту, которая чуть раньше предстала перед ее испуганным взором. А увидела она вот что…
XXX
Это было утром. Слыша беспрерывный топот и глухой шум толпы, графиня подошла к окну с госпожой Марселанж, и обе они из-за плотно задернутых штор смотрели на сплошную массу людей. Шум постепенно стих, и все стоявшие внизу внимательно посмотрели в одну сторону.
