Найо Марш - Смерть в овечьей шерсти
— Нет, не умер, — ответил Аллейн.
Клифф подошел к Фабиану и опустился на колени.
— Не суйся туда, — остановил его отец.
— Я хочу знать, что с ним случилось. На него кто-то напал?
— Его ударили по голове железным клеймом, — объяснил Аллейн.
Клифф вскрикнул. Отец положил ему на плечо руку.
— Я ему ничего не скажу, когда он придет в себя. И запомните, потому что это важно: у него был сильный шок, а нам надо услышать от него, что произошло. Поэтому никому ничего не говорите.
— Клеймом? Ну надо же, — задумчиво произнес Томми Джонс.
Он посмотрел в угол, где обычно лежало клеймо.
— Оно было не там, — быстро сказал Клифф. — Его оставили у пресса.
— А где оно сейчас? — осведомился Томми Джонс.
— Спрятано в надежном месте, — ответил Аллейн.
— Кто это сделал?
В ответ на этот классический вопрос Аллейн только пожал плечами.
— Я проверил людей, сэр, — вмешался Маркинс. — Все на своих койках. Бен Уилсон не спал и сказал мне, что за последний час никто из них не уходил и не приходил. Элби мертвецки пьян.
— Хорошо. Вы достали носилки?
— Да, сэр. Те, которые миссис Рубрик держала для занятий по оказанию первой помощи.
— Вы заходили в дом? — резко спросил Аллейн.
— Нет. Они хранились здесь, наверху. Давай, Томми.
Томми принес носилки, Клифф — стопку серых одеял. Мужчины накрыли носилки одеялами, перенесли Фабиана и закутали его. Клифф, сцепив руки, с несчастным видом наблюдал за ними.
— Как же мы пойдем по этой ледяной дороге? — проворчал Аллейн. — У вас, Джонс, и у Клиффа ботинки на гвоздях, а у нас с Маркинсом подошвы скользят.
— Дорога не такая уж скользкая, — возразил Маркинс.
— Вы поднимались по дорожке, ведущей от кухни? — спросил Томми Джонс.
— Готовы? — спросил Аллейн, прежде чем Маркинс успел ответить.
Они встали по углам носилок. Фабиан открыл глаза и посмотрел на Клиффа.
— Привет, чудо-ребенок, — четко произнес он.
— Это я, — встрепенулся Клифф. — Вы поправитесь, мистер Лосс.
— О Боже, — прошептал Фабиан. — Неужели снова?
— У вас небольшое сотрясение мозга, — объяснил Аллейн. — Через минуту вы будете в постели.
— Моя голова.
— Знаю. У вас трещина. Готовы?
— Я могу идти сам, — запротестовал Фабиан. — К чему вся эта канитель? Раньше я всегда вставал и шел сам.
— А на этот раз вас понесут, — бодро произнес Аллейн. — Вперед, ребята. Старайтесь идти по траве.
— Но по дороге же легче, — возразил Томми Джонс.
— А мы попробуем по траве. Забирайте левее.
По пути Аллейн сокрушался про себя: «Какая жалость, что я не мог отойти от него в сарае ни на минуту. На дороге наверняка остались следы, а теперь мы все затопчем, как стадо слонов».
На обочине было не так скользко, как на склоне, а когда они вышли на дорогу, идти стало гораздо легче. Французские окна гостиной были не заперты, и они внесли Фабиана через одно из них и опустили носилки на пол, пока Маркинс зажигал лампы. Фабиан лежал так тихо, что Аллейн стал опасаться, не потерял ли он сознание. Но в свете зажженной лампы стало видно, что глаза его открыты, а брови хмуро сведены.
— Все в порядке? — участливо спросил Аллейн.
Фабиан повернул голову набок и коротко пробормотал.
— О да, да.
— Я схожу наверх и позову Дугласа. Маркинс, поставьте чайник. А вы двое подождите здесь, хорошо?
Аллейн побежал наверх и на площадке столкнулся с Урсулой, стоявшей в ночной рубашке со свечой в руке и пытавшейся рассмотреть, что происходит внизу.
— Что случилось? — спросила она.
— Небольшой несчастный случай. Ваш молодой человек ударился головой, но сейчас с ним все в порядке.
— Фабиан? — ахнула она, широко раскрыв глаза. — Где он?
— Только не надо никуда кидаться, дорогое дитя. Он в гостиной, мы собираемся уложить его в кровать. Прежде чем спуститься вниз, положите пару грелок в его постель и вспомните несколько строк из руководства по оказанию первой помощи. Он поправится.
Дверь в комнату Теренс Линн открылась. Она вышла на площадку со свечой. Ярко-красный шелковый халат выгодно оттенял ее хрупкость и бледность.
— Фабиану плохо, — сказала Урсула и бросилась к себе в комнату.
Мисс Линн оставила дверь незакрытой. Аллейн увидел горящую свечу, стоящую на тумбочке рядом с открытой книгой или с толстой тетрадью, страницы которой исписаны мелким почерком. Увидев, куда он смотрит, Теренс быстро захлопнула дверь. Урсула вернулась с грелкой и поспешила в комнату Фабиана.
Мисс Линн осветила лицо Аллейна свечой.
— Вы подрались, — констатировала она.
Он потрогал свой подбородок.
— Я на что-то наткнулся в сарае.
— У вас идет кровь.
— Я знаю. Не могли бы вы дать мне кусочек ваты?
Она заколебалась.
— Подождите минутку, — наконец сказала она и исчезла за дверью, закрыв ее за собой.
Аллейн постучал и вошел в комнату.
Увидев Аллейна, Теренс метнулась к тумбочке и быстро закрыла тетрадь.
— Я просила вас подождать.
— Прошу прощения. Вы не одолжите свою грелку? Отнесите ее, пожалуйста, к нему в комнату. А вот и вата. Большое спасибо.
Аллейн взял у нее из рук кусочек ваты и повернулся к зеркалу. Вытирая подбородок, он наблюдал за Теренс в зеркале. Стоя спиной к нему, она наклонилась над кроватью. Когда она отошла, одеяло было расправлено, а тетрадь исчезла с тумбочки.
— Вот возьмите, — сказала она, протягивая Аллейну грелку.
— Будьте ангелом, отнесите ее сами. А я пока обработаю рану.
— Мистер Аллейн, я предпочитаю, чтобы вы залечивали раны в своей комнате, — решительно произнесла мисс Линн.
— Извините меня. Просто я пытался спасти воротничок. Разумеется. — Он направился к двери.
— Тери! — негромко позвала Урсула из коридора.
— Я ухожу, — сказал Аллейн. Он пересек площадку и вошел в свою комнату.
— Тери! — опять позвала Урсула.
— Сейчас иду, — ответила мисс Линн и двинулась по коридору с грелкой и свечой в руках. Аллейн наблюдал за ней сквозь неплотно прикрытую дверь.
— Все в этой чертовой игре идет не по правилам, — подумал он и устремился в комнату Теренс.
Толстая квадратная тетрадь в жестком переплете была спрятана между простынями. Открыв ее, он прочитал следующее:
«1 февраля 1942 г. Теперь, когда я уверен в ее чувствах ко мне, должен признаться, что постоянное беспокойство, царящее в этом доме (которое, если быть честным, создает сама Флоренс и которое я столь долго с покорностью терпел), становится для меня совершенно невыносимым».
