Энн Перри - Призрак с Кейтер-стрит
— Так и будет, — согласился Питт. — Ничто так не обнажает душу, как страх. Мы видим в нас самих и в других то, что до сих пор не знали. Мой сержант сейчас в госпитале.
— Он заболел? — Доминика совсем не интересовала судьба сержанта, но нужно было что-то сказать.
— Нет, он ранен. Мы ходили в квартал трущоб за фальшивомонетчиком.
— И он атаковал сержанта?
— Нет. — Питт сделал кислую мину. — Воры и фальшивомонетчики обычно предпочитают бежать, нежели драться. Вам никогда не приходилось бывать в перенаселенных районах, где обычно живут и работают эти люди, иначе вы бы не спрашивали. Здания понатыканы так близко друг к другу, что почти неразличимы. Каждый отдельный ряд имеет дюжины входов и выходов. Около них обычно стоят люди типа наблюдателей — ребенок, старуха или нищий, кто угодно, и они готовят ловушки. Мы уже привыкли к ловушкам, когда под вами вдруг открывается крышка люка и вы проваливаетесь в подземелье, в дыру, возможно, пятнадцать или двадцать футов глубиной, иногда даже с нечистотами. Но на этот раз было по-другому. Парень ушел от нас на крышу, а мы гнались за ним по лестницам. Меня остановили два негодяя, и я был занят борьбой с ними. Бедняга Флэк бежал вверх по лестнице, когда мошенник внезапно исчез прямо перед ним, уйдя через дверь-ловушку внизу напротив лестницы. Дверь эта была вся в острых чугунных шипах, один из которых и воткнулся в плечо Флэка, а другой чуть не разорвал ему лицо.
— О боже, — ужаснулся Доминик.
В его голове проплывали картины, заполненные темными, грязными пещерами и ходами, полными отбросов и бегающих крыс. Его тошнило от мысли, что он должен войти туда. Доминик представил себе потолок, падающий перед ним и закрывающий проход, чугунные острые шипы, пронзающие его тело, боль и кровь. В какой-то момент он решил, что заболевает.
— Он, вероятно, потеряет руку, но, если не будет гангрены, то останется жив, — говорил Питт, позабыв про свой кофе. — Как видите, случаются и другие преступления, мистер Кордэ.
— Вы поймали его? — Доминик вдруг обнаружил, что он говорит скрипучим голосом. — Его нужно повесить!
— Да, мы поймали его на следующий день. И он будет выслан на двадцать пять или тридцать лет. Судя по тому, что я слышал, это ничуть не лучше, чем смертная казнь. Хотя, возможно, он будет полезен кому-нибудь там, в Австралии.
— Я продолжаю настаивать на том, что он должен быть повешен!
— Легко судить, мистер Кордэ, если ваш отец был джентльменом, и вам не приходилось беспокоиться об одежде на ваших плечах и хлебе насущном на вашей тарелке. Отец Вильямса был воскреситель…
— Работал в церкви? — Доминик был шокирован.
Питт рассмеялся сардоническим смехом:
— Нет, мистер Кордэ, это человек, который зарабатывает на жизнь, выкапывая трупы из могил и продавая их в медицинские школы. До того как закон был изменен в тридцатые годы…
— Боже милостивый!
— Около притонов было полно никому не нужных трупов — район трущоб тех лет. Это было преступление, конечно, и оно требовало большого умения и нервов, чтобы тайно протащить трупы от места, где они были украдены, к месту их продажи. Иногда их одевали и сажали в экипаж, чтобы они выглядели, как живые пассажиры…
— Хватит! — Доминик встал. — Я понял, что вы имеете в виду. Этот негодяй, возможно, и не знал лучшей жизни. Но я не желаю слушать об этом. Это не извиняет его и не поможет вашему сержанту. Что для целого Лондона значат несколько гиней? Но найдите нашего удавителя!
Питт продолжал сидеть.
— Несколько гиней ничего не значат для вас, мистер Кордэ, но для женщины с ребенком это может стать разницей между пищей и голодом. А если вы можете сказать мне, что еще я должен сделать для того, чтобы поймать «вашего удавителя», я обязательно сделаю это.
Доминик ушел из кафе полностью разбитым, смущенным и очень злым. Питт не имел права говорить с ним таким тоном. Доминик ничего не мог поделать с этим, но очень несправедливо, что он был вынужден это выслушивать.
Ему не стало лучше, когда он пришел домой. Сара встретила его в холле. Он поцеловал ее, обнял, но она не расслабилась от этого. В раздражении он резко отодвинул ее от себя:
— Сара, с меня достаточно твоего детского отношения ко мне. Ты ведешь себя глупо, и уже пришло время прекратить это.
— Ты знаешь, сколько вечеров тебя не было дома в этом месяце? — возразила она.
— Нет, я не знаю. А ты знаешь?
— Да, тринадцать за последние три недели.
— Один, без тебя. А если бы ты вела себя с достоинством и как взрослая женщина, вместо того чтобы вести себя, как невоспитанный ребенок, я бы брал тебя с собой.
— Вряд ли я оценила бы места, которые ты посещаешь.
Доминик глубоко вздохнул, чтобы сказать, что он поменял бы места, но затем его гнев усилился, и он решил не говорить этого. Бесполезно вести словесную перепалку. В расчет берутся только чувства, и пока она чувствует себя подобным образом, спорить бессмысленно. Он повернулся и вышел в гостиную. Сара вернулась на кухню.
Шарлотта была в гостиной, она стояла у открытого окна и рисовала.
— Это гостиная, Шарлотта, а не студия, — сказал Доминик язвительно.
Она выглядела удивленной и немного обиженной.
— Извини, но здесь никого нет. Все либо вне дома, либо заняты, и я не ожидала увидеть тебя дома так рано. Иначе я отложила бы рисование. — Однако она не сделала движения, чтобы закрыть коробку с красками.
— Я встретил твоего чертова полицейского.
— Мистера Питта?
— У тебя есть другой?
— У меня нет никакого.
— Не будь скромницей, Шарлотта. — Доминик раздраженно уселся. — Ты отлично знаешь, он увлечен тобой; конечно, он влюблен в тебя. Если ты не замечаешь этого сама, то Эмили определенно уже сказала тебе об этом.
Шарлотта от смущения вся зарделась:
— Эмили говорит так, чтобы подразнить меня. И ты должен знать: она может сказать такое, что потом вызовет неприятности.
Доминик, остывая, повернулся к ней. Он был несправедлив. Весь свой гнев от разговора с Питтом и с Сарой перенес на Шарлотту…
— Извини меня, — сказал он мирно. — У Эмили язык без костей, хотя я думаю, в чем-то права она относительно Питта. В конце концов, почему он не должен увлечься тобой? Ты чрезвычайно красивая женщина, добрая и душевная, вполне способная привлечь его.
Доминик был удивлен, увидев, что Шарлотта еще больше покраснела. Он хотел успокоить ее, а не смутить. Она была самым искренним человеком из тех, кого он встречал когда-либо, и, парадоксально, в то же время она была самым жестким человеком в его понимании. Очевидно, никто не хотел бы привлечь внимание такого типа, как Питт. Это должно вызвать не более чем раздражение, которое следовало забыть.
