Жорж Сименон - «Дело Фершо»
— Она вернулась в одиннадцать. Похоже, смертельно устала.
Это означало, что остаток ночи Рене провела с мужчиной. Но какое Мишелю до этого дело? Ревновал ли он ее?
Может быть, Жеф пытался его искушать? Вообще относительно него и Рене в доме существовал какой-то заговор.
— Само собой, ты не задержишься надолго у старого каймана, верно? — говорили ему.
Он и сам начал привыкать к этой мысли, но испытывал чувство неловкости.
Однако факт был налицо: своей выходкой он порвал с Фершо и остался без гроша в кармане. У него не было ни гроша уже тогда, когда он сошел на берег в Панаме.
Всю жизнь, как проклятие, его преследовало унизительное безденежье.
Он мог бы попросить м-с Лэмпсон уплатить за головку индейца. Он ведь назвал ей стоимость — двести долларов. Но она забыла об этом, а ему не хотелось портить впечатление о себе.
Короче, его ждало, по мнению Жефа и остальных, то же будущее, что и Жюльена Кутюрье и Альфреда Жандра, которых попросту звали Фредом и Жюльеном: они были почти всегда неразлучны. Может быть, что-то большее, потому что Фред и Жюльен в своей среде играли роль лишь служащих при банкире. Не зная их, можно было легко ошибиться на их счет. Это были средних лет мужчины, только Фред начал лысеть, а виски у Жюльена поседели, придав ему внушительный вид.
В особом квартале у них были жены. Они никогда но повышали голоса, вкладывали деньги в бизнес и устраивались так, чтобы раз в три года вместе съездить во Францию, где уже купили землю на берегу Марны.
Рене была свободна. Мишель ей нравился.
— Ты не хочешь пойти с ней поздороваться? — спросил Жеф.
Конечно, пойдет. Он ведь для того и пришел. Ему нужны были деньги. Он уже одолжил десять долларов у Билла Лигета, перед тем как расстаться с ним.
— Оставил дома бумажник. Верну при следующей встрече, — сказал он ему.
Ему нужны были деньги на обратный билет. А теперь?
Попав в подобную ситуацию неделю назад, даже накануне, он испытал бы чувство страха и пошел бы к Фершо на поклон.
— Я схожу наверх, — объявил он. — Поставь два прибора, Напо!
Тот работал на отель и кафе. Здесь кормили только знакомых, можно сказать, приобщенных людей. В большинстве своем — французов из Колона или Панамы.
Мишель добрался до галереи, поискал выключатель, ощупью прошел до двери и толкнул ее.
— Кто там?
— Это я.
— Уже вернулся?
Она проснулась еще до его прихода. Как и Лина, она любила понежиться в постели, неизменно держа руку на животе.
Мишель это знал, и в тот момент, когда зажег свет, убедился, что… Он не ошибся. Левой рукой она защитилась от света, а правую держала между бедрами. Рене была голая, простыня отброшена к ногам. Он смотрел на нее без желания, как на товарища. Был рад встрече, испытывая чувство сообщничества, которое связывало их обоих.
— Который час? Раз ты вернулся, значит, уже за шесть.
— Семь часов.
— Все хорошо прошло?
— Очень.
— Надеюсь, ты не ходил к старику?
— Не ходил и, вероятно, не пойду никогда.
— А еще говорят, что женщины дряни! Ты обошелся с ним очень жестоко!
— Увидишь, он все равно будет приставать ко мне.
— Что ты собираешься делать?
Присев на край постели, он ответил:
— Еще не знаю.
И все. Но этого было достаточно. Разговаривая с Рене, можно было не опасаться, что тебя не так поймут. То, как он присел на край постели, как погладил ее бедра, придавало его словам их истинный смысл: «Еще не знаю».
То есть частично все зависло от нее. Но только частично. Он не брал на себя никаких обязательств. Просто вернулся в Колон без четких планов на будущее — ближайшее будущее, и пока искал кров у Рене.
— Ты сказал, что мы поужинаем вместе?
— Да.
— Ты голоден?
— Не очень.
Раз ей хотелось понежиться в постели, поболтать в интимной обстановке — пусть так.
— Рассказывай.
Он притворился, что не понял ее:
— О чем?
— Кто она такая?
— Некая миссис Лэмпсон, американка, как ты, наверное, догадываешься.
— Не смей говорить о ней в таком тоне. Дальше?
— Как ты ее находишь?
— Главное, я видела, как она тебя находит.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Сам знаешь. Она смотрела на тебя, как бедная девочка на витрину кондитерского магазина. Замужем?
— Вдова. Муж был крупным промышленником в Детройте. Производство секретных замков. У нее по-прежнему контрольный пакет акций.
— Сколько ей?
— Тридцать пять.
— Что было дальше?
— Что — дальше?
— Не хочешь говорить?
— Она привела меня к себе в каюту. Мне было немного неловко из-за Билла Лигета.
— Ну и дурак же ты!
— Почему?
— Зачем ты врешь? Ты был в восторге от того, что мог показаться с ней Лигету. Держу пари, что у нее каюта «люкс».
— Действительно. Только сначала она позвала меня в бар. Он был закрыт, так она заставила его открыть.
— Чтобы показать тебя своим спутникам? Понятно!
Все было именно так. Он это знал. И хотя сначала был немного сбит с толку, распространяться ему не хотелось. Неужели Рене догадалась? М-с Лэмпсон вела себя с ним, как мужчина, добившийся благосклонности женщины. Всю инициативу она взяла на себя. Позвала его в Панаму, заказывала шампанское, а глаза говорили всем: «Ну, не прелесть ли он?»
Вопросы, которые она ему задавала в течение вечера, тоже были вопросами, которые мужчины обычно задают случайно встреченной, а отвечая, она проявляла ту же растроганность, что и зрелый мужчина, слушая ответы девчонки.
— Бедняжка, вы действительно были женаты?
Ее все забавляло. Все волновало. Тем не менее, несмотря на шампанское, она выказывала редкую догадливость, продолжая наблюдать за ним и не скрывая сомнений, которые хотела рассеять.
В «Атлантике», скажем, она передала ему свою сумочку для расчета за шампанское и, притворяясь, что не смотрит в его сторону, наблюдала в зеркало, что он сделает со сдачей.
Он был также убежден, что в тех местах, где они побывали, в магазинах, где делали покупки, она старалась узнать, получает ли он комиссионные.
— Вы такой милый, бэби…
Даже Лина, его сверстница, говорила с ним с материнскими интонациями. А Рене? Соглашаясь с ним жить, разве стремилась она обрести в его лице защитника, как было с ее прежним дружком? Он был для нее просто красивой вещицей, прелестным зверьком, которому из-за его обезоруживающих гримасок хотелось все простить.
И тем не менее обе они почувствовали, что у очаровательного зверька прорезались зубы, а во взгляде появилось выражение жестокости. Во всяком случае, американка это почувствовала. В какие-то минуты он видел, что она его боится.
— Оказалось, что в каюте нельзя было запереть дверь, — сказал он Рене.
