Раймонд Чандлер - Леди в озере. Худой человек. Выстрел из темноты
— Ты самая хладнокровная сучка из всех, каких я встречал, — сказал я. — Что собираюсь делать? Естественно, выдам тебя полиции. И сделаю это с удовольствием.
— Я в этом не уверена, — четко, чуть ли не с воодушевлением произнесла, она. — Вы интересовались, почему я отдала вам пистолет. А почему было не отдать? В сумочке у меня был еще один. Вот этот.
Она вытащила правую руку из кармана пальто и направила ее на меня.
Я улыбнулся. Может быть, улыбка вышла не из самых искренних, но все же вышла.
— Никогда не любил подобных сцен, — сказал я. — Детектив наталкивается на убийцу. Убийца достает оружие и направляет на детектива. И рассказывает детективу всю свою печальную историю, зная, что в конце все равно убьет его. Ведь при этом — пусть даже детектива удастся убить — расходуется масса драгоценного времени. Да ведь и убить не удается. Всегда происходит нечто такое, что мешает этому. Богам тоже не нравятся подобные сцены. Им всегда удается их испортить.
— На этот раз не удастся, — спокойно произнесла она, поднимаясь и бесшумно направляясь по ковру в мою сторону. — Предположим, мы внесем изменения. Я ничего не рассказываю, ничего не происходит, и я вас убиваю.
— Все равно мне не нравится, — сказал я.
— Вы, похоже, не испугались, — сказала она и медленно облизала губы, приближаясь ко мне, совершенно беззвучно ступая по ковру.
— Не испугался, — соврал я. — Слишком поздно, ночь, очень тихо, окно открыто, а выстрел наделает много шума. Чтобы выйти на улицу, потребуется много времени, а с оружием вы обращаетесь не очень-то. Скорее всего, вы промахнетесь. В Лоури вы промахивались три раза.
— Встать, — отчеканила она.
Я встал.
— Я слишком близко к вам, чтобы промахнуться, — сказала женщина. Она ткнула дуло мне в грудь. — Вот так. Теперь-то я не промахнусь, верно? А теперь стой спокойно. Руки подними вверх и не двигайся. Одно движение — и я стреляю.
Я поднял руки вверх. Посмотрел на пистолет. Казалось, язык мой распух, но я еще мог им ворочать.
Она ощупала меня левой рукой, оружия не нашла. Опустила руку и закусила губу, неотрывно глядя на меня. Дуло упиралось мне в грудь.
— А теперь повернемся кругом, — вежливо, словно портной на примерке, сказала она.
— Что-то вы все, за что ни возьметесь, делаете не так, — проговорил я. — Вы явно не умеете обращаться с оружием. Стоите ко мне слишком близко, и — хотя мне страшно не хочется затрагивать эту тему, все та же старая история — не спущен предохранитель. Вы и это проглядели.
И тут она начала делать две вещи одновременно. Не отрывая от меня взгляда, сделала большой шаг назад, нащупывая при этом большим пальцем предохранитель. Две простые вещи, сделать которые можно за секунду. Но ее смутили мои слова. Ей не понравилось, что мои мысли накладываются на ее. Секундное замешательство подействовало ей на нервы.
Я взмахнул правой рукой и с силой ткнул женщину лицом в свою грудь. Раздался короткий глухой звук. Левой рукой я стукнул женщину по правой кисти. Пистолет выпал из ее руки и упал на пол. Она скорчилась от боли и, как мне показалось, попыталась закричать.
Потом она попробовала ударить меня ногой и потеряла остатки равновесия. Подняла руки, чтобы вцепиться в меня ногтями. Я схватил ее за кисть и стал выворачивать руку за спину. Она была сильная, но я все же сильнее. Поэтому она прекратила сопротивляться и повисла всем телом на руке, которой я держал ее за голову. Удержать ее одной рукой я не смог. Она стала клониться к земле, я наклонился вместе с ней.
Раздавалось тихое шаркание наших ног по полу, тяжелое дыхание, и если бы под чьими-то шагами заскрипел пол, я бы этого не услышал. Мне показалось, что послышался резкий скрежет колец на занавеске. Впрочем, полной уверенности не было, как не было и времени выяснять этот вопрос. Внезапно слева от меня, совсем рядом, но вне поля четкого зрения, появилась какая-то фигура. Я понял, что это человек, причем человек крупный.
Больше понять я ничего не успел. Все взорвалось во вспышке света, а потом погрузилось во мрак. Я даже не помнил, как меня ударили. Вспышка и темнота, а перед самым наступлением темноты — резкий приступ тошноты.
32
От меня пахло джином. Не так, чтобы чуть-чуть, когда зимним утром, прежде чем вылезти из постели, пропустишь четыре-пять рюмок, а так, словно весь Тихий океан был заполнен чистейшим джином, а я нырнул в него с палубы корабля. Волосы, брови, подбородок — все было в джине. В джине была сорочка. От меня смердело как от дохлой жабы.
Пиджака на мне не было, и я лежал плашмя на чьем-то ковре рядом с диваном и глядел на картинку в раме. Рама была лакированная, из дешевого мягкого дерева, на картинке была изображена часть непомерно высокого бледно-желтого виадука, по которому блестящий черный локомотив тащил поезд цвета берлинской лазури. Сквозь одну из высоких арок виадука был виден широкий золотистый пляж, усеянный купальщиками, развалившимися в самых неуклюжих позах, и полосатыми пляжными зонтиками. По пляжу прогуливались шеренгой три девицы с бумажными зонтиками от солнца: одна со светло-вишневым, другая с голубым, а третья с зеленым. За пляжем простиралась неправдоподобно голубая бухта. Была она сплошь залита солнечным светом и усеяна крапинками белых парусов. Бухту окружали три гряды холмов разных цветов: золотистого, терракотового и лавандового.
В нижнем углу картинки большими прописными буквами было напечатано: «ПОСМОТРИТЕ НА ФРАНЦУЗСКУЮ РИВЬЕРУ ИЗ ОКНА ГОЛУБОГО ПОЕЗДА».
Момент для такого дела, что и говорить, был самый подходящий.
Я с усилием поднял руку и нащупал затылок. Ощутил что-то мягкое. От прикосновения вспышка боли пронзила тело до самых пяток. Я застонал, но тут же — из профессиональной гордости, а точнее, из того, что от нее осталось, — сделал вид, что ворчу. Медленно и осторожно перевернулся и увидел спинку кровати, одной из двух близняшек.
Когда я поворачивался, с груди у меня свалилась бутылка из-под джина и покатилась по полу. Прозрачная, как вода, и абсолютно пустая. Казалось невероятным, что в одной бутылке могло поместиться столько джина.
Я подтянул ноги, стал на четвереньки и оставался в таком положении некоторое время, громко сопя, словно собака, которая уже не может есть, но никак не хочет оставить свою миску. Повертел головой в разные стороны. Было больно; я повертел еще, но боль не проходила, тогда я поднялся на ноги и обнаружил, что я босой.
Туфли валялись у плинтуса и имели самый жалкий вид. Я с трудом обулся. Чувствовал я себя как старик. Я словно спускался по длинному холму, последнему в своей жизни. Один зуб у меня, впрочем, оставался. Я нащупал его языком. Кажется, он не был в джине.
