Эмиль Габорио - Убийство в Орсивале
Сыщик хотел его разубедить, но он с упорством идиота возразил:
— Я хитер не менее вас, ладно! Теперь, кроме лжи, от меня не услышите ничего!
Напрасно Лекок старался вывести Геспена на разговор. Напрасно и Домини, в свою очередь, пробовал выжать из него хоть несколько слов. На все вопросы он неизменно отвечал:
— Я не знаю ничего.
Лекок стал терять терпение.
— Послушай, — обратился он к обвиняемому. — Ты воображаешь, что мы ничего не знаем? Так вот слушай. Вечером в день свадьбы, в самый тот момент, когда ты собирался уже отправиться со своими товарищами и просил взаймы у лакея двадцать франков, тебя вдруг позвал к себе твой хозяин. Сообщив тебе один очень важный секрет, который — надо отдать тебе полную справедливость — ты отлично умеешь хранить; он попросил тебя отделиться от товарищей на вокзале и, отправившись в магазин «Кузница вулкана», купить там для него молоток, напильник, ножницы и финский нож. Все эти предметы ты должен был отнести одной даме. При этом твой хозяин вручил тебе пятисотфранковый билет, сказав, что сдачу с него ты можешь вернуть ему на следующий день по возвращении. Так?
Да, все было именно так — это видно было по глазам обвиняемого. Тем не менее Геспен ответил:
— Не помню.
— В таком случае, — продолжал Лекок, — я тебе напомню все, что последовало потом. Разменяв билет, ты пропил сдачу. Отсюда твои страхи, когда вчера утром тебя схватили и не сказали еще с тобой ни одного слова. Ты думал, что тебя арестовывают за растрату. Затем, когда ты понял, что тобой приобретены инструменты, с которыми обыкновенно совершают грабеж и убийство, не зная ни адреса, ни имени той дамы, которой их передал, ты испугался, что тебе не поверят, если ты расскажешь историю найденных у тебя денег, и, вместо того чтобы позаботиться о способах доказать свою невиновность, ты струсил и замолчал.
Вся физиономия обвиняемого вдруг сразу изменилась. Он растерялся, его все время сжатые губы широко раскрылись, и в глазах засветилась надежда.
— Ну а теперь отправляйся-ка ты, братец, обратно в тюрьму, да еще в секретную, — сказал в заключение сыщик.
И, увидев одобрительный взгляд судебного следователя, он обратился к жандармам.
— Жандармы, — сказал он, — уведите обвиняемого!
Последние сомнения судебного следователя рассеялись, как утренний туман.
— Вы очень искусны, милостивый государь, — обратился он к Лекоку. — Не говоря уже о вашей удивительной прозорливости, ваш допрос представлял собой в некотором роде шедевр. От души вас поздравляю и считаю долгом представить к награде.
Агент тайной полиции при этих похвалах опустил глаза, как девица.
— Я принимаю только половину вашей оценки, — громко ответил он. — Другая принадлежит господину мировому судье.
Отец Планта запротестовал.
— За что это? — воскликнул он. — Вы и без меня все равно дошли до истины.
Судебный следователь поднялся. С уважением, хотя и не без некоторых усилий, он протянул руку Лекоку. Тот ее почтительно пожал.
— Вы меня избавили от тяжких угрызений совести, — сказал Домини. — Конечно, невиновность Геспена рано или поздно обнаружилась бы, но сама мысль о том, что я держал невиновного в тюрьме, истязал его своими допросами, еще долгое время будет мучить мою совесть и тревожить сон.
— Одному Богу известно, насколько необходимо участие к этому бедному Геспену, — ответил агент тайной полиции. — Я поступил бы с ним еще строже, если бы не понимал, что он уже наполовину сошел с ума.
Домини с дрожью в голосе произнес:
— Я сам узнаю его секрет, сегодня же, сию минуту!
— Это будет актом милосердия, — сказал Лекок.
— Эта Фанси объяснит нам все!
— Я рассчитываю и надеюсь, господин судебный следователь, что за двое суток найду ее и под конвоем доставлю к вам в Корбейль.
При этих словах Лекок поднялся и взял из угла палку и шляпу, куда поставил их, когда вошел.
— Но прежде чем нам разойтись… — обратился он к судебному следователю.
— Да, я знаю, — перебил его Домини, — вы ожидаете от меня приказа об аресте графа Гектора Тремореля?
— Совершенно верно, — отвечал Лекок. — Теперь уже и вы, подобно мне, считаете его живым?
— Не считаю, а убежден.
И, усевшись снова в кресло, Домини написал приказ об аресте.
«Именем закона.
Я, судебный следователь первого участка Орсивальского округа, на основании ст. ст. 91 и 94 Уголовного уложения, предлагаю всем чинам полиции указанными в законе способами арестовать человека, который будет носить имя Гектор Треморель».
— Берите, — обратился он к Лекоку, передавая ему этот приказ. — Желаю вам как можно скорее разыскать этого тяжкого преступника.
— О, теперь уж он в наших руках! — воскликнул сыщик.
Агент тайной полиции простился с Домини и, сопровождаемый отцом Планта, вышел. Доктор Жандрон остался у судебного следователя, чтобы поговорить с ним относительно предстоящего исследования останков Соврези.
— Уже поздно, — обратился отец Планта к Лекоку, когда они были на улице. — Не примете ли вы опять моего сердечного приглашения и не разделите ли со мной мой скромный обед?
— Мне очень грустно отказать вам, — отвечал Лекок, — но я уже должен быть в Париже.
Мировой судья помедлил.
— Я… я очень желал бы поговорить с вами, — сказал он, — обсудить одно дело…
— Насчет мадемуазель Куртуа?
— Да, у меня имеется один проект, и вы могли бы мне помочь…
Лекок горячо пожал руку отца Планта.
— Я вас мало знаю, — сказал он судье, — но привязался к вам так, точно мы с вами знакомы уже давно. Я сделаю для вас все, на что только способен человек.
— Но где же нам повидаться? Сегодня меня ждут в Орсивале.
— Тогда завтра утром, в девять часов, у меня, улица Монмартр, дом номер девять.
— Благодарю! Тысячу раз благодарю! Я приду.
И, дойдя до гостиницы «Бель имаж», они расстались.
XXIV
На башне Святого Евстафия пробило девять часов, когда отец Планта прибыл на улицу Монмартр и по тенистой аллее добрался до дома № 9.
— Где живет господин Лекок? — спросил он у старухи привратницы.
Она смерила его удивленным и в то же время насмешливым взглядом.
— Господин Лекок, — отвечала она, — на третьем этаже, дверь против лестницы!
Орсивальский мировой судья стал медленно подниматься по этой узкой, плохо освещенной лестнице, скользкой, с липкими перилами.
Дверь против лестницы на третьем этаже не походила на все остальные двери. Она была окована толстым железом, без всяких украшений, и, кроме того, обита крест-накрест полосами железа, как это делается в несгораемых шкафах. Посередине было сделано окошечко, забранное решеткой, сквозь прутья которой едва мог проходить палец.
