Эмиль Габорио - Убийство в Орсивале
— Ах, ведь это ужасно, ведь не я отравил Соврези, это Берта, я могу доказать это; быть может, с хорошим адвокатом…
Лекок не проронил в этой ужасной сцене ни единого звука. Умышленно или нет — кто знает? — он толкнул дверь, и она заскрипела.
Лоранс подумала, что дверь отворяется, что это выходит Лекок и что Гектор живым попадает в руки полиции…
— Жалкий трус! — воскликнула она. — Спускай курок, или же я…
Он не решался. Скрип двери послышался опять.
Она выстрелила в него в упор, и Треморель, как сноп, повалился мертвый.
Быстрым движением Лоранс схватила другой револьвер и уже повернула его дулом к себе, но Лекок выскочил из засады и вырвал его у нее из рук.
— Несчастная! — воскликнул он. — Что вы хотите делать?
— Умереть. Больше мне не для чего жить.
— Нет, вы можете еще жить, — ответил сыщик. — Скажу даже более, вы должны жить.
— Я погибшая девушка.
— Нет. Вы — бедное дитя, обольщенное негодяем. Вы виновны, но вы должны жить, чтобы искупить свою вину. Тяжкие страдания, выпавшие вам на долю, имеют свою миссию, они посланы вам для самопожертвования и для милосердия. Живите, и то доброе, что будет вами совершено, привяжет вас к жизни. Вы сдались на лживые обещания преступного человека, вспомните же, вы богаты, а сколько сейчас бедных, но честных девушек, которые вынуждены продавать себя из-за куска хлеба. Идите же к этим несчастным, протяните им руку помощи, и их честное имя возвратит честь и вам.
Лекок все время не спускал глаз с Лоранс и заметил, что его слова задели ее за живое.
— Кроме того, — продолжал он, — ваша жизнь принадлежит не вам одной, ведь вы — мать.
— Э, — отвечала она, — для моего ребенка было бы гораздо лучше, если бы я умерла сейчас. Все равно мне придется умереть со стыда, когда он спросит у меня, кто его отец…
— И вы ответите ему, указав на честного человека — вашего старого друга господина Планта, который готов дать ему свое имя.
Старик судья едва стоял на ногах.
— Лоранс, — едва имел он сил произнести, — дорогая моя, клянусь вам в этом, согласитесь…
Эти простые слова, произнесенные с бесконечной нежностью, убедили наконец молодую женщину, и она решилась. Она была спасена.
Лекок тотчас же набросил на плечи Лоранс шаль, лежавшую на кресле, и вложил ее руку в руку Планта.
— Отправляйтесь отсюда, — обратился он к судье, — уходите. Мои люди уже предупреждены, они пропустят вас, а у Пало приготовлена для вас карета.
— Куда же нам идти?
— В Орсиваль. Куртуа уже извещен, что его дочь жива, и он ее поджидает. Идите же! Скорее!
И они вышли.
Оставшись один, Лекок прислушался, как отъехала карета с Лоранс и Планта, и, постояв немного у трупа Тремореля, бегом побежал к лестнице и стал сзывать своих людей.
— Вот, — сказал он им, — негодяй, которого мне не удалось арестовать и предать суду. Это я его убил. Имел ли я на это право? Нет, но моя совесть нисколько не упрекает меня.
XXVIII
Через два дня после смерти Тремореля Жан Берто и Геспен были выпущены на свободу. Первый получил в награду четыре тысячи франков, а второй — десять тысяч. А пятнадцатью днями позже, к величайшему удивлению орсивальских зевак, отец Планта женился на мадемуазель Лоранс Куртуа, и в тот вечер молодые супруги отправились в Италию, объявив, что проведут там не менее года.
Лекок уже стал забывать об этом деле в Вальфелю, так и оставшемся загадкой для всех, как в одно утро к нему явился нотариус и передал ему изящное письмо от Лоранс и большой запечатанный конверт.
В конверте заключалась дарственная на имение отца Планта в Орсивале, с полной обстановкой, во столько-то десятин, «более или менее, сколько окажется в натуре».
— Ах, черт возьми! — воскликнул Лекок. — Так редки подобные факты, что я не прочь быть и помещиком!
