Александр Бородыня - Цепной щенок. Вирус «G». Самолет над квадратным озером
Он хотел сказать ей все. Все, что накопилось внутри, не огибая этого чувства, не прячась, не играя. Сказать все до последнего слова, но слов никаких не нашлось. Солнце поднималось над морем и согревало лицо. Он протянул к нему руку, и солнце согрело кончики растопыренных пальцев.
— Поедем! — сказала Ли. — Если хочешь, сейчас соберем вещи и поедем…
— Куда мы поедем? — он хотел посмотреть ей в глаза, но только дернул судорожно шеей, не посмотрел.
— В Москву, — сказала Ли. — Пойми, Ник, это вообще бывает. Ты плохо себя чувствуешь, ты устал…
— Мне стыдно! — сказал Ник и сжал зубы.
— Глупости… Ты просто еще мальчик… И ты устал.
— Я подонок! — сказал Ник.
— Нет… Не нужно так думать… У тебя не было выхода. Ты ничем не мог помочь своей девушке… Хотя я понимаю… Я понимаю, чего ты от себя хочешь.
— Я ничего от себя не хочу! — крикнул он и вскочил на ноги. — Понимаешь, ничего!
Ник быстрыми шагами пошел в сторону дома. Машину уже разгрузили, и она с ревом разворачивалась посреди пустой деревенской улицы, строительные рабочие на ходу забирались в кузов. Двое рабочих остались стоять во дворе, они что-то обсуждали между собой, обсуждали как-то не по-кавказски, очень тихо и почти без жестикуляции.
— Дурачок! — крикнула Ли. — Какой же ты все-таки еще дурачок!
К завтраку строительных рабочих не пригласили. Хозяин только сказал им несколько слов по-грузински, и те сразу спустились в подвал. Ник почему-то подумал, что эти молчаливые ребята прямо сейчас начнут упражняться в стрельбе, но, конечно, никаких выстрелов не последовало. В конце завтрака Арчил сложил на одну большую металлическую тарелку мясо и хлеб и велел Наташе отнести эту тарелку вниз.
— А ты уверен, что они не захотят чего-нибудь еще? — спросила Дарья Петровна.
Она не выглядела такой же юной и свежей, как накануне, она с трудом избавлялась of остатков ночного сна. По ее розовому личику можно было догадаться, что сон этот был малоприятным.
— Чего они могут еще захотеть? — спросил Арчил.
— Ну, например, женщину? — Наташа, подняв тарелку обеими руками, повернулась на месте и сделала грациозное па босой ножкой. Ее голубой халатик при этом слегка распахнулся, и Ник увидел, что, кроме халатика, на ней больше ничего нет. — Например, меня на закуску…
Дарья Петровна наигранно серьезно смотрела на хозяина.
— Возьми соус! — сказал Арчил. — Да, кстати, вам больше не нужно здесь оставаться.
— Это ко всем относится? — спросила Ли.
— Да, ко всем относится. Все должны уехать.
— И сколько же ты даешь нам времени? — спросила Даша.
— До завтрашнего утра.
Арчил наполнил стаканы. Пили молча. Ник чуть не подавился вином, когда снизу из подвала раздался истошный женский визг.
— Все-таки решили закусить? — сказала Дарья Петровна. Она фыркнула в стакан. — Лучше бы я пошла.
— Серьезное что-то намечается? — спросила Ли, обращаясь к хозяину.
— Ну зачем серьезное? — Арчил подмигнул, в его подмигивании не было теперь ничего неприятного, просто рефлекторное движение темного века.
— Небольшая игра в войну, — сказала Дарья Петровна, допивая свой стакан и вытирая салфеточкой губки.
— Для взрослых игра? — спросил Ник.
Визг внизу прекратился. По ступенькам пробежали босые ноги, и в дверях появилась раскрасневшаяся Наташа, она одергивала халатик.
— Для взрослых! — согласился хозяин.
— Я не понимаю! — сказала Ли. — Я не понимаю, какой во всем этом смысл? Вы образованный человек. Вы, в конце концов, просто красивый мужчина. Зачем? Объясните мне! Какой смысл?
— Смысл найти всегда можно, — он опять подмигнул веселым глазом.
2
Ник хотел сделать запись в дневник и неожиданно уснул. Он поднялся наверх, в свою комнату, рассчитывая пробыть в ней не больше десяти минут, а пробыл почти до вечера. Достал книжечку, присел к столу, снял колпачок с авторучки. Посмотрел на солнце. Приступ бессильной ярости и стыда заставил голову опуститься вниз, он вжался лицом в открытую страницу и мгновенно, как от удара, отключился. Какое-то время спустя Ник в полусне переполз на постель. Ему ничего не снилось, но во сне он забыл, где он и что происходит вокруг.
В дневнике осталась только короткая запись, она обрывалась на полуслове:
«Вчера я попал в парадоксальную ситуацию. Я не мог ничего изменить. Когда ты ничего не можешь изменить, ты должен быть спокоен. Если ты раб обстоятельств, ты невиновен. Но мне не удалось… До сих пор ощущение мерзкой горечи во рту… Такое ощущение, что я сам, своими руками ее убил… Но, если взвесить происшедшее трезво, то получается…»
Проснувшись в конце дня, Ник вернулся к столу и хотел дописать свою оборванную фразу, но не смог выдавить из себя больше ни одного слова.
Внизу в подвале было какое-то движение, какой-то грохот. Ник поднялся из-за стола и сквозь открытую дверь увидел Ли. Ли с книгой лежала на своей постели.
— Проснулся? — спросила она. Он покивал. — Пришел в себя?
— Вроде!
— Купаться пойдем?
Он опять покивал.
— Завтра уедем отсюда… Утром! — говорила Ли, когда они спускались к морю. — Завтра здесь будет война. Конечно, очень любопытно посмотреть, как выглядит война, но давай не будем смотреть. Давай мы с тобой эту сцену переживем как-нибудь умозрительно.
— И девочки едут?
— Конечно… — Ли, как и утром, зачерпнула в ладонь воды и плеснула себе в лицо. — Арчил действительно хороший человек. Он нас выгоняет. Я удивилась даже… Ты знаешь, Ник, он, по-моему, все понимает не хуже нашего… Он ответственность чувствует.
— А что тебя удивляет?
Солнце уже ушло, поредели по темнеющему куполу звезды. Ли медленно шла вдоль самой кромки воды, она не оборачивалась.
— Ничего меня не удивляет… Страха нет, вот что удивительно. Всегда думала, что буду бояться. И не боюсь.
— Совсем?
— Не знаю. Тебе ведь тоже не страшно, правда?
Он двигался за ней, он смотрел то на спину матери, затянутую в тонкую шерстяную кофту, то себе под ноги. Так же, как в городе, он старался не наступать на трещины на асфальте, теперь он старался не наступать на черные камни, повсюду выступающие из песка. Белые камни он с удовольствием накрывал подошвой. Иногда он смотрел на ноги матери. Ноги у Ли были длинные и очень красивые, без изъяна. Легкой тенью они отражались в темнеющей прозрачной воде (отражались только ноги, остальное не успевало отразиться — не хватало света). Он закурил. Воздух был прохладный и плотный вокруг. Он окончательно приходил в себя, горечи во рту не стало.
