Кармен Посадас - Маленькие подлости
– Мать вашу, как здорово-то, мне понравилось, я похожа…
И вдруг руки будто перестают принадлежать ей, она все водит расческой по голове, все фиксирует положение прядей, со лба к затылку, со лба к затылку, пока волосы не оказываются уложенными как у некоего юноши двадцати двух лет – возраста, которого достигнет сама Хлоя в следующем месяце.
– Можно поинтересоваться, чем ты занята, Хлоя? Поторопись, ради Бога, Нестор разозлится.
Голос Карела Плига, раздавшийся из-за двери, не дает продолжить игру, рука с расческой замирает..
– Что? Что ты сказал? Кто это?
– А ты как думаешь? Это я, Карел. Уже поздно, освобождай ванную, или я уйду без тебя.
Хлоя пропускает призыв мимо ушей. Не оборачиваясь к двери, бросает:
– Отвяжись, К., иди один.
Глаза, смотрящие на нее из зеркала, вдруг меняют цвет. Они уже не светлые, как у Хлои, а очень темные, и они словно упрекают:
– Какие нехорошие слова, Хлохля, раньше ты их никогда не употребляла.
– Это ты, Эдди?
Отражение в зеркале похоже на лицо брата, но не совсем: через нижнюю губу продето уродливое кольцо, которое совершенно не вписывается в стиль Эдди и, возможно, причиняет боль.
– Подожди, Эдди, сейчас я вытащу у тебя это кольцо; обещаю, что никогда больше его не надену. – Девушка с максимальной осторожностью снимает последний пирсинг, и отражение брата облегченно улыбается ей.
– Вот так-то лучше, а теперь позволь мне коснуться тебя.
Наваждение длится не более минуты – Хлое мерещится, будто вокруг – ночь. Перед ней стоит брат. Она тянется к нему пальцами и… упирается в холодную поверхность, колдовство исчезло. Из зеркала на Хлою глядит не юноша двадцати двух лет, а его голубоглазая ровесница.
– Сколько можно вертеться перед зеркалом! – сердится Карел из-за двери. – Выходи. Нестор звал нас уже три раза.
Девушка, переодетая юношей, имеет несомненное сходство с Эдди – даже костюм напоминает тот, который был на нем в день смерти, но глаза не похожи. Брат исчез, оставив Хлою в одиночестве.
Вот почему в тот вечер, обслуживая гостей, Хлоя будет заглядывать в каждое зеркало дома «Лас-Лилас», она хочет вновь увидеть родные глаза.
– Эдди, ты играешь со мной в прятки?
3
ЗВАНЫЙ УЖИН В ДОМЕ «ЛАС-ЛИЛАС»
– Добро пожаловать в «Лас-Лилас», – приветствовал гостей Эрнесто Тельди, поднимая бокал. – Для меня и Аделы является большой честью провести сегодняшний вечер в обществе тридцати трех самых оригинальных и значительных коллекционеров.
По внешности этих мировых светил, взирающих на Тельди из-за столов в обеденном зале «Лас-Лилас», нельзя было догадаться, что они опытные специалисты в своей сфере, Каждой профессии присуща какая-нибудь отличительная черта: специфическая манера одеваться или чрезмерная педантичность, ярко выраженный снобизм или малопонятный жаргон. Коллекционер раритетов выделяется среди толпы только тем, что сам по себе служит уникальным явлением.
Хотя господа Стефанопулос и Альгобрангини, эксперты в области холодного оружия, питали схожую любовь к портвейну tawny[67] (оба отвергли игристое вино, предложенное хозяином для первого тоста, и отдали предпочтение «Роял Порт» урожая 1959 года, рубинового цвета, налитому в тонкие высокие бокалы), они отличались друг от друга как небо и земля. Стефанопулос, несмотря на греческое имя, был типичным представителем британских джентльменов, на которых наложило отпечаток пребывание в университетах Итона и Оксфорда, а также в усадьбах, где компанию им составляли исключительно лошади, собаки и кошки. Альгобрангини же, в полосатом костюме, с гвоздикой в петлице и набрильянтиненными волосами, настолько напоминал исполнителя танго, что вызывал восхищение у Карела Плига. «Настоящий красавец из предместья, – подумал он, в десятый раз наполняя для кабальеро изящный бокал. – В жизни не встречал более точной копии Гарделя».
Знаменитая собирательница литературных произведений о призраках сеньора Ляу Чи, несмотря на имя, однозначно указывающее на происхождение, больше напоминала героиню Уилки Коллинза, чем жительницу Гонконга. А троих «фетишистов Чарлза Диккенса» можно было бы выстроить в следующем порядке: толстяк с лицом боксера, коренастая бретонская дама, словно вышедшая из старинной французской комедии, и аналог мистера Сквирса, скупого школьного учителя из «Николаса Никльби»[68].
Присутствовали здесь и коллекционеры икон: сеньорита, похожая на модель, ортодоксальный поп и молодой человек без следов растительности на ангельском лице, на вид значительно моложе, чем указано в паспорте. «Какое красивое существо, – подумал о последнем Серафин Тоус, но тотчас переключился на дверь, из которой в любую минуту грозил возникнуть опасный Нестор. – Хоть бы ты обжегся у плиты, хоть бы тебя на «скорой помощи» увезли куда подальше», – пожелал ближнему магистрат. Вообще-то в пожелании не было ничего преступного: подумаешь, производственная травма… А впрочем, кто знает, может быть, страстной мольбы окажется достаточно, чтобы повар навсегда исчез из жизни Серафина и его друзей.
Но оставим пока в стороне недобрые намерения, хотя целая стая их витала в тот вечер в доме «Лас-Лилас» и все они были направлены против Нестора.
Завершая описание цветника коллекционеров, отметим еще собирателя статуэток Рапануи, ходячий памятник естествоиспытателю Гумбольдту, и месье Питу, авторитетного специалиста по любовным письмам выдающихся личностей. На протяжении всего ужина месье Питу пользовался особым вниманием Эрнесто Тельди, претворявшего в жизнь деликатнейший план под кодовым названием «Соблазнение». Француз был ростом чуть выше метра тридцати, но имел идеальную фигуру. Прелестные ручки и гармоничное телосложение Эмиля Питу невольно наводили на мысль, что он пал жертвой колдовства, в результате которого уменьшилось не только его тело, но и лицо. Владелец красивейших любовных посланий был необыкновенно уродлив – вылитый принц, превращенный в лягушку.
– А теперь, дорогой Эмиль, – сказал Тельди, усевшись после традиционного приветствия собравшихся, – я хотел бы поблагодарить лично вас за счастье, которое вы мне подарили.
Тельди заговорщическим жестом приоткрыл на груди пиджак и показал торчащий из внутреннего кармана ослепительно белый конверт, проданный ему «дорогим Эмилем» до начала ужина. Тем самым Питу избавил Эрнесто от необходимости пускаться в тяжеловесные коммерческие маневры. Лягушачий рот этого странного типа, месье Питу, вдруг расплылся в радостной улыбке, выставив напоказ замечательную коллекцию зубов. Тельди встревожился. Что-то слишком легко состоялась купля-продажа весьма любопытного любовного письма, подписанного Оскаром Уайльдом. Вдобавок сделка обошлась подозрительно дешево. Неужели гость плутует? «I want you, I need you, I'm coming to you…» Почерк, несомненно, принадлежит Уайльду; дата свидетельствует, что письмо написано за три года до того, как автор использовал эту фразу в знаменитой комедии. Настоящее открытие. Если, конечно, не фальсификация. «Какие глупости! – попробовал успокоиться Тельди, – Никто не осмелится облапошивать такого признанного коллекционера, как я… Каким я был до сих пор», – уточнил он, тоскливо вспомнив о зеленых попугайчиках на прикроватном столике. Тельди мысленно повторил то, о чем никогда не следует забывать: в безжалостном мире купцов от искусства достаточно одного маленького скандала, одной оплошности—и ты угодишь в категорию плохих бизнесменов. Если сбудутся худшие опасения, Эрнесто Тельди в мгновение ока превратится в жалкую личность, в свергнутого с пьедестала идола, которого никто не уважает и которого позволено обманывать без зазрения совести. Итак, Питу его облапошил? Может быть, он, обладая развитой интуицией, присущей опытным коммерсантам, и способностью предвидеть развитие событий, догадался, что Эрнесто Тельди очень скоро потеряет свою безупречную репутацию?
