Дороти Сэйерс - Встреча выпускников
— О! Но они сказали, что это не имеет никакого значения. У каждой женщины должно быть университетское образование, даже если она выходит замуж. И теперь, конечно, они говорят, что всё к лучшему, и у меня всё ещё есть карьера учёного. А я не могу заставить их понять, что я это ненавижу! Они не могут понять, что для того, кто вырос, только и слыша разговоры об образовании, ненавистен сам звук этого слова. Я по горло сыта образованием!
Харриет не удивилась.
— А чем вам хотелось бы заниматься? Я имею в виду, в предположении, что разрыва вашей помолвки не произошло бы?
— Думаю, — сказала мисс Кэттермоул, сморкаясь в последний раз и беря новую сигарету, — думаю, что мне понравилось бы быть поваром. Или, возможно, медсестрой в больнице, но всё-таки, полагаю, лучше кем-то в кулинарии. Только, видите ли, это именно те две профессии, которые все считают единственно подходящими для женщины, с чем мать всегда спорила.
— Хороший кулинар может заработать много денег, — заметила Харриет.
— Да, но эта сфера лежит вне прогресса в образовании. Кроме того, в Оксфорде нет никакой школы кулинарии, а это должен был быть, знаете ли, Оксфорд или Кембридж, из-за возможности приобретения правильных друзей. Только я не завела друзей. Все они ненавидят меня. Возможно, теперь не будут, когда эти скотские письма…
— Именно так, — торопливо сказала Харриет, опасаясь новой вспышки рыданий. — Что насчёт мисс Бриггс? Она, кажется, очень хороший человек.
— Она ужасно добра. Но я всегда должна быть ей за это благодарной. А это очень угнетает. Возникает желание укусить.
— Как вы правы, — сказала Харриет, для которой это было прямым ударом в солнечное сплетение. — Я знаю. Благодарность просто омерзительна.
— А теперь, — сказала мисс Кэттермоул с обезоруживающей искренностью, — я должна быть благодарной вам.
— Не должны. Я служила собственным целям в такой же степени, как и вашим. Но я скажу вам, как поступила бы я. Я прекратила бы совершать экстраординарные поступки, потому что это почти наверняка поставит вас в положение, в котором придётся быть кому-то благодарным. И я прекратила бы преследовать студентов, потому что им это надоедает до слёз и мешает занятиям. Я занялась бы историей и закончила обучение. А затем я вернулась бы домой и сказала: «Теперь, когда я сделала то, что вы от меня хотели, я собираюсь стать поваром». И настояла бы на своём.
— Правда?
— Полагаю, что вы хотите, чтобы за вами постоянно бегали, как за Стариной Кенгуру. Что ж, за хорошими поварами бегают. Однако, поскольку здесь вы занялись историей, следует побеспокоиться прежде всего о ней. И это вам не помешает. Если вы научитесь правильно постигать ваш предмет, вы сможете затем изучить любой другой.
— Хорошо, — сказала мисс Кэттермоул не слишком убеждённо, — я попробую.
Раздражённая Харриет вышла и направилась к декану. «Зачем посылают сюда этих людей? И сами они становятся несчастными, и занимают место тех, кто радовался бы Оксфорду? У нас нет лишнего места для женщин, которые не являются и никогда не станут учёными. Это в мужских колледжах в порядке вещей иметь жизнерадостных посредственных бакалавров, которые болтаются по университету и учатся играть в различные игры, как они могли бы болтаться и играть в обычных школах. Но этот унылый маленький дьяволёнок даже не радуется жизни. Она — просто недоразумение».
— Знаю, — нетерпеливо сказала декан. — Но директора школ и родители так глупы. Мы прилагаем все усилия, но мы не всегда можем исправить их ошибки. И вот сейчас моя секретарша уехала как раз в то самое время, когда мы все с головой в делах, а всё потому, что её несносный маленький мальчик заболел ветрянкой в своей несносной школе. О, дорогая! Я не должна была так говорить, потому что он — болезненный ребёнок, а естественно, дети должны быть на первом месте, но всё это слишком сокрушительно!
— Сейчас исчезну, — сказала Харриет. — Это — позор, что вам придется работать после обеда и позор мне, что я вас отвлекаю. Между прочим, могу сообщить вам, что у Кэттермоул было алиби на события прошлой ночи.
— Алиби? Хорошо! Это уже что-то. Хотя, полагаю, это ещё больше заставляет подозревать бедных нас самих. Однако факты — это факты. Мисс Вейн, а что это был за шум во дворике вчера ночью? И кто был этот молодой человек, которого вы тащили за собой? Я не спросила этим утром в профессорской, потому что подозревала, что вам бы этого не хотелось.
— Это точно, — сказала Харриет.
— И сейчас не хотите говорить?
— Как заявил Шерлок Холмс относительно другого случая: «Думаю, мы должны проявить к нему снисхождение».[51]
Декан проницательно посмотрела на неё.
— Два плюс два дают четыре. Ну, ладно, я вам доверяю.
— Но я хочу предложить установить ряд острых штырей на стене сада для преподавателей.
— Ага! — сказала декан. — Ну, я не хочу ничего об этом знать. И большая часть этих инцидентов — чистое упрямство. Строят из себя героев и героинь. Последняя неделя семестра — это вообще сезон для восхождений на стены. Они делают ставки. Потом успокаиваются. Небольшое утомительное сумасшествие. Но всё равно позволять такое недопустимо.
— Этого больше не повторится, по крайней мере в том составе.
— Очень хорошо. Я поговорю с экономкой о штырях в обычном порядке.
Харриет переодевалась, размышляя о нелепости вечеринки, на которую была приглашена. Ясно, что мистер Помфрет цеплялся за неё как за защиту от мисс Флексман, а мистер Фаррингдон — как защиту от мистера Помфрета, в то время как для мисс Флексман, которая очевидно была хозяйкой, она вообще лишняя. Жаль, что она не могла попытаться приударить за мистером Фаррингдоном, чтобы замкнуть этот небольшой круг. Но она была и слишком стара, и слишком молода, чтобы испытывать какие-либо сильные чувства к байроническому профилю мистера Фаррингдона, — можно было получить больше удовольствия, оставаясь буферным государством. Однако она действительно чувствовала сильную неприязнь к мисс Флексман за её роль в деле Кэттермоул, и поэтому, прежде чем приступить к первому пункту повестки второй половины дня, надела чрезвычайно хорошо скроенных жакет, юбку и безукоризненно изящную шляпку.
Она почти не испытала затруднений в нахождении лестницы, на которой была комната мистера Помфрета, и совсем легко обнаружила самого мистера Помфрета. Когда она взбиралась по тёмной и древней лестнице мимо прикрытой двери некоего мистера Смита, нарочито запертой двери некоего мистера Бэнерджи и распахнутой двери некоего мистера Ходжса, который, казалось, принимал многочисленную и шумную мужскую компанию, она услышала какой-то спор этажом выше, а затем показался и сам мистер Помфрет, стоящий в проёме собственной двери и препирающийся с человеком, стоявшим к лестнице спиной.
