Г. Китинг - Недуг правителя
Тут моя робкая повесть внезапно оборвалась. Холмс издал очередной жалобный стон, и я увидел, что под одеялом он простерт в неестественно прямой позе.
Наступила тишина. В безмолвии, повисшем в спальне, я явственно слышал жужжание мухи, которая безнадежно билась об оконное стекло.
— Холмс. Мой дорогой старый друг. Холмс. Скажите, я правильно догадался? Холмс, вы страдаете от последствий избиения?
Молчание. Я снова услышал, как бедное насекомое надрывается в бесплодных усилиях вырваться на свободу. Потом Холмс ответил:
— Да, Ватсон, ваше предположение справедливо.
— Но это ужасно, мой друг. Я предупредил слугу, а в результате вам причинили увечья. Можете ли вы простить меня?
— Увечья я прощу, — отвечал Холмс. — За оскорбление, нанесенное этим парнем, я прощу вас, Ватсон, как прощу и этого малого за его неразумные действия. Но тех, кто стал тому причиной, я не прощу никогда. Это опасные люди, друг мой, и нужно предпринять все усилия, чтобы помешать им осуществить их преступный замысел.
Услышав такой ответ, я уже не мог заставить себя вслух усомниться, существуют ли вообще те люди, о которых упомянул Холмс, пускай я и помнил весьма живо недавние заверения Малтраверса Брессингема, что в Иллирии все спокойно.
— Холмс, — спросил я вместо этого, — значит, у вас есть против них какой-то план действий?
— Моим первейшим долгом, Ватсон, было принять строжайшие меры предосторожности, направленные на защиту графа-палатина. Надеюсь, вы не сможете меня упрекнуть в пренебрежении моими профессиональными обязанностями.
— Разумеется.
— Что ж, превосходно. Полагаю, при свете дня нам особенно нечего бояться. Они вряд ли отважатся на вылазку, которой легко воспрепятствует кучка честных английских прохожих. Так или иначе, я отправил хартфордширской полиции телеграмму с должным предупреждением. Но я опасаюсь за сегодняшнюю ночь, Ватсон.
— Да, Холмс. Последняя ночь графа в Англии, если только действительно…
Я проглотил конец фразы, хотя он так и вертелся у меня на языке. Здравый смысл подсказывал, что ужасный исход, которые предвидит Холмс, попросту невозможен. Но я вспомнил множество аналогичных случаев, когда я выражал сомнения в его умозаключениях, но в результате он оказывался совершенно прав. Так что я сдержался.
Холмс с трудом приподнялся в постели.
— Ватсон, — проговорил он, — сегодня ночью мне как никогда понадобится ваша помощь. Мы оба должны нести дежурство. Я не могу действовать открыто. К тому же, боюсь, если дело дойдет до драки, от меня будет мало проку. Не поможете ли вы мне? Не захватите ли свой армейский револьвер? Не сразитесь ли еще раз за справедливость?
— Конечно, Холмс, конечно.
Что еще я мог ответить?
* * *В тот осенний вечер сумерки застали нас в Хартфордшире. Мы заняли пост все в тех же густых кустах рододендрона, где в начале этой необычайной истории прятался Холмс в обличье смуглого морщинистого старика. При ярком свете дня ему пришлось тогда скрыться в самую гущу листвы, а нам сейчас довольно было углубиться в кусты всего на фут-другой, чтобы нас не заметили. Оттуда мы стали наблюдать за окрестностями, залитыми безмятежным лунным светом.
Кругом стояла тишина. На тропинку за чередой буков не ступала ничья нога. В саду не порхала ни единая птица, не жужжало ни единое насекомое. О положении вещей в доме, который мы отлично видели в сиянии полной луны, говорили только два освещенных окна, повыше и пониже. Задернутые занавески первого скрывали спальню, где я навещал своего таинственного пациента. Второе окно, частично находившееся ниже уровня земли, относилось к кухне, где слуга, несомненно, готовил хозяину легкий ужин, рекомендованный мною.
Устроившись поудобнее, насколько это было возможно в таких обстоятельствах, и не без удовольствия ощущая в кармане тяжесть револьвера, я приготовился к долгому бдению. Рядом время от времени ворочался Холмс. Он не так блестяще сохранял неподвижность, как в ходе наших былых дежурств такого же свойства, ибо его конечности наверняка ныли от ударов вчерашней благонамеренной дубинки слуги-иностранца, сейчас, должно быть, хлопочущего у плиты.
Впрочем, наша вахта оказалась значительно короче, нежели я предполагал. Прошло едва ли полчаса, когда ночную тишину неожиданно нарушил резкий голос, раздавшийся позади нас:
— Не шевелить. Одно движение — выстрелю.
По сильному иностранному акценту я сразу узнал этот голос. Он принадлежал верному слуге мистера Смита. Пытаясь не дать ему повода пальнуть нам в спину (куда он сейчас наверняка целил), я как можно спокойнее заговорил:
— Боюсь, вы уже не в первый раз проявляете ненужное рвение. Может быть, вы узнали мой голос, как я узнал ваш. Я доктор Ватсон, лечащий врач вашего хозяина. Здесь же — мой друг Шерлок Холмс, о котором вы, вероятно, слышали.
— Вы наш доктор?
Я лежал, застыв как изваяние, и слышал, как позади меня шуршат листья под чьими-то шагами. Несколько мгновений спустя лицо слуги чуть не уткнулось в мое.
— Да, — произнес он. — Это вы. Хорошо. Я сторожил, потому что тут бродить много злодеев. Заметил в кустах движение. Не понравилось. Значит, тут только вы и друг. Это хорошо.
— Вы правильно сделали, — похвалил его Холмс. — Мне приятно думать, что, кроме нас, у графа есть еще один бдительный страж.
— У графа? — переспросил слуга. — У какого графа?
— Да у вашего хозяина, дружище. Незачем притворяться, тут никого больше нет. Мы с доктором Ватсоном отлично знаем, что там, в доме, никакой не мистер Смит, а совсем другой человек — не кто иной, как граф-палатин Иллирийский.
Холмс понизил голос, произнося это имя, однако его таинственность была воспринята самым неожиданным образом: угрюмый слуга вдруг оглушительно расхохотался.
— Мистер Смит, мой мистер Смит — граф Иллирийский? — задыхаясь, выговорил он наконец. — Хозяин очень много путешествовал, я начал у него служить, еще когда он в Австрии, но он никогда и шагу не ступил в Иллирию. Могу в этом уверить, господа. А что он граф и палатин…
Слуга снова зашелся смехом, громко разносившимся в ночном воздухе.
Не знаю, что Холмс сделал бы, чтобы заставить этого парня замолчать, и как бы он отозвался на столь наглое заявление: в эту самую минуту со стороны дома послышался другой голос, слабый и дрожащий:
— Что такое? Что там творится? Это ты, Джозеф?
Мой пациент явно уже достаточно оправился от своего недомогания, чтобы рискнуть лично выяснить, почему в его саду поднялся такой шум.
— Это доктор, сэр, и еще, сэр, здесь его друг, у которого очень странное мнение.
