Буало-Нарсежак - Заклятие
— Рошель, — представился я. — Ветеринар из Бовуара. Меня направил доктор Виаль…
Она улыбнулась и стала иной Мириам — простой, приветливой, совсем девчонкой. Ей, безусловно, было уже около сорока, но когда она вот так улыбалась, то превращалась в давнюю добрую подругу. Без каких-либо церемоний она протянула мне руку. Ее серые глаза лучились сердечностью, интересом, пониманием.
— И вы отправились в такую даль! — сказала она. — Филипп — чудак. Жаль, что он напрасно вас потревожил. У Ньете ностальгия. Но это пройдет…
По тому, как дрогнул ее голос, я сразу же почувствовал, что у нее тот же неизлечимый недуг.
— Пойдемте, — предложила она. — Я вам ее покажу, коль скоро вы здесь… извините… Повсюду такой беспорядок…
Я поднялся вслед за ней по лестнице. Она поднималась легко, полуобернув ко мне голову.
— Мне не хотелось бы, чтобы вы ее трогали, она не в духе. Я сама с ней сегодня осторожна.
— Мне не привыкать, — ляпнул я.
Я чувствовал себя все более стесненно, неловко, и я ненавидел Виаля… Филиппа… Человека, которого она называла Филипп… Мне хочется отметить теперь одну деталь: он не был красивым, скорее необычным. Впервые, кажется, во мне пробудилась ревность — детская, мальчишеская. Я сразу это ощутил, ни на секунду не усомнившись в природе этого чувства; разгоряченный, я вошел в комнату. Зверь спал в глубине разобранной постели, вытянувшись на боку. Когда он увидел меня, то не пошевелился, но в глазах под полуприкрытыми веками вспыхнул огонь.
— Тихонько, — шепнула Мириам.
Она села на край кровати. Распластавшись, гепард подполз к своей хозяйке, прижав уши, посматривая на меня краешком глаза. Мириам погладила гладкую голову с тремя коричневыми полосками между ушами.
— Хорошая моя девочка, красавица, — шептала Мириам.
Я видел только животное, все остальное перестало для меня существовать. Прелюбопытная эта перемена, столь внезапная, что мне никогда не удавалось уловить этот момент. Только потом, анализируя свои ощущения на холодную голову, я начинаю понимать, когда происходит превращение. Рошеля больше нет — есть первобытное существо, привыкшее навязывать свою волю. В обычной же жизни меня обуревают сомнения, и я не знаю, как поступить: так или иначе. Я решительно подошел и склонился над Ньете, которая слегка запрокинула голову, готовая выбросить лапу.
— Подвиньтесь, — велел я Мириам.
— Она может укусить, — ответила та встревоженно.
— Уйдите!
Теперь я чувствовал гепарда так, как если бы он вышел из моего чрева. Мы не отрывали глаз друг от друга. Я угадывал по его шкуре, по которой пробегала мелкая дрожь, что в нем заговорил страх. Ребра ходили ходуном. Зрачки позеленели, потом пожелтели, в них мелькали чуть заметные фосфоресцирующие блики, в которых отражался поочередно гнев, страх, сомнение, удивление и снова гнев. Я вдыхал запах зверя и знал, что он болен, потому что от него не пахло землей, теплым сеном, а пахло раненой плотью, гноящейся язвой. Я поднял руку и раскрыл пальцы — и гепард замер. Но у него задрожали губы и обнажился зуб, острый, как коготь. У меня за спиной по паркету заскользили шаги… Пришла негритянка… Я почувствовал, что обеих женщин охватил страх, и попросил их удалиться в глубь комнаты. Между ними и гепардом была какая-то физическая связь, их испуг передавался животному и только еще больше беспокоил его. Когда они исчезли из поля зрения, связь оборвалась. Теперь зверь зависел только от меня, и я чувствовал, что он успокаивается.
— Ньете, — сказал я.
Зверь вздрогнул. Мужской голос, незнакомый, встревожил его, однако он не был ему неприятен.
— Ньете… девочка.
Мускулы обмякли, длинный хвост, бьющий по простыням, вытянулся вдоль живота, только кончик торчал вверх и подрагивал. Я шевелил пальцами и издавал чуть слышные гортанные звуки. Тогда Ньете улеглась на бок, и где-то в глубине послышалось урчание. Я выждал еще немного, зная молниеносную реакцию представителей семейства кошачьих, затем очень медленно опустил руку. Ньете чувствовала ее приближение и испытывала необыкновенное наслаждение, отчего у нее приоткрылась пасть. Она слегка приподняла и опустила задние лапы, как бы подставляя бок, покрытый черными пятнами, как у питона.
— Девочка…
Мои пальцы чуть коснулись ее загривка, по телу пробежала судорога удовольствия. Ньете лежала с закрытыми глазами, вытянув кончик языка между зубами. Она была моей… Я принялся ее мять, начиная с крестца и переходя к холке. Она напрягла все четыре лапы и счастливо выдохнула. Когда я говорил с ней, ее веки, окруженные рыжей, уходящей к вискам, полоской, как бы подрисованной карандашом, поднимались с трудом, отяжелев от истомы; медленно скользил краешек золотистого, как ликер, зрачка. Я ощупывал под тяжелой ляжкой влажную жирную плоть живота, столь нежную у пупырышков едва выступающих сосцов. Потом кулаком я два или три раза легонько похлопал по голове и поднялся. Ньете разочарованно открыла глаза, зевнула, лизнула себе нос. Я почесал еще раз ей за ухом.
— Так, понятно, — сказал я. — Ничего серьезного. Мириам и служанка еще не отошли от потрясения.
— Как только вам удалось… — начала Мириам, — ее не так-то легко… Ронга, приготовь кофе. Я полагаю, мсье Рошель согласится выпить чашечку.
Признаюсь, я гордился собой. Я снял как ни в чем не бывало куртку, уверенный, что могу такое позволить. Я ощущал, как это ни странно, себя хозяином и совсем не удивился, когда Мириам предложила мне сигарету. Более того, я никогда не курил, но тем утром делал это с удовольствием.
— Как вы ее кормите? — спросил я. — Мясо три раза в день?
— Да, так рекомендовал Филипп.
— Доктор Виаль, возможно, хороший врач. Но он ничего не смыслит в животных.
И мы рассмеялись уже как два заговорщика. Мне хочется вам рассказать о чувстве еще столь смутном, однако уже очень сильном. Подобно Ньете, воспринявшей меня в зверином любовном порыве, Мириам мне уже покорилась. Она забыла, что едва одета, не причесана, не накрашена. Мы по-свойски стали беседовать в комнате, где были разбросаны женские вещи, чувствуя себя непринужденно, как если бы прожили вместе долгие годы. Я ощутил, что такое интимная обстановка. Зверь, женщина и я — мы купались в одних лучах, мы касались друг друга взглядами, и все это сотворили мои руки, руки, чувствующие и понимающие любовь. Внизу на кухне урчала кофемолка. Мне хотелось остаться еще, сохранить нежность, от которой замирало сердце. Я, как во сне, слышал собственный голос.
— Ей нужны овощи, их следует измельчить и добавить мясной сок… короче говоря, чтобы получилась кашица. Вы слышите?
— Да, но мне кажется забавным: Ньете — и вдруг суп!
