Филлис Джеймс - Смерть эксперта-свидетеля
Дэлглиш нисколько не удивился, что в деревне уже знают, что взлома в Лаборатории не было. Скорее всего кто-то из сотрудников, получив разрешение позвонить домой, предупредить, что не придет к ленчу, горел желанием сообщить волнующую новость и был не очень-то сдержан. Но пытаться отыскать виновного не имело смысла. Он по опыту знал, что в деревне новости распространяются как бы осмотическим путем,[22] слова будто просачиваются из одной среды в другую, и надо обладать недюжинной решительностью, чтобы дерзнуть остановить процесс или выяснить, где берет начало эта загадочная диффузия. Миссис Суоффилд, как всякая пасторская жена, несомненно, узнала об этом одной из первых.
– Жаль, что мисс Фоули и ее дядюшка, кажется, не очень ладят, – сказал Дэлглиш. – Если бы он мог некоторое время пожить у нее, это помогло бы разрешить вашу теперешнюю проблему. Я так понял, что она была здесь вместе с подругой, когда вы приехали сюда сегодня утром?
– Да, они были вместе. Доктор Хоуарт сам приехал вместе с Анджелой – сообщить о том, что произошло. Я считаю, это очень чутко с его стороны. Потом оставил ее здесь, а сам вернулся в Лабораторию. Он не хотел надолго отлучаться, что совершенно естественно. Думаю, Анджела позвонила подруге, и та тотчас же приехала. Потом прибыл констебль, а вскоре за ним и я. Анджеле и мисс Моусон не имело смысла дольше здесь оставаться, да и доктор Хоуарт беспокоился, чтобы большинство сотрудников были в Лаборатории к вашему приезду.
– А других родственников или близких друзей у него нет, вы не знаете?
– Думаю, нет. Они почти ни с кем не общались. Старый мистер Лорример не ходит в церковь и участия в деревенских делах не принимает, так что мы с Саймоном не очень хорошо с ним знакомы. Я знаю, многие думают, что священник должен стучаться во все двери и людей в церковь вытаскивать, но Саймон вовсе не считает, что это какую-то пользу может принести, и я должна сказать, что, на мой взгляд, он совершенно прав. Конечно, сам доктор Лорример посещал храм Святой Марии в Гайз-Марше. Отец Грегори мог бы вам больше о нем рассказать, хоть я и не думаю, что сын больше принимал участия в жизни храма, чем отец. Он обычно мисс Уиллард в церковь подвозил, заезжал за ней в Старый пасторский дом. Может, с ней тоже стоит поговорить, хоть и не похоже, что они так уж дружны были. Я думаю, он подвозил ее в церковь, потому что отец Грегори его просил, не по собственному желанию. Она странная женщина, вряд ли подходит, чтобы за детьми смотреть, я бы так сказала. Но вот идет тот, с кем вы на самом деле должны поговорить.
Смерть, подумал Дэлглиш, стирает семейное сходство так же, как уничтожает личность: между мертвыми и живыми нет ни сходства, ни связи. Человек, вошедший в комнату, чуть шаркающей походкой, держался совершенно прямо. Когда-то он, должно быть, был того же роста, что и его сын. В поредевших седых волосах, зачесанных назад с высокого лба, все еще виднелись черные, как у сына, пряди; слезящиеся глаза в морщинистых веках были такими же темными. Но в нем не было никакого сходства с застывшим на полу Лаборатории телом. Смерть, навсегда разлучившая их, лишила их этого сходства.
Миссис Суоффилд представила всех друг другу, и ее ободряющий голос звучал так громко и решительно, словно она разговаривала с глухими. Затем она весьма тактично испарилась, пробормотав что-то про суп и кухню.
Мэссингем вскочил было – помочь старику сесть в кресло, но тот отстранил его резким движением плохо гнущейся руки. Помедлив, поколебавшись, как будто гостиная была местом, ему совершенно незнакомым, он осторожно опустился в потертое кресло с высокой спинкой, справа от камина, что скорее всего и было его обычным местом. Оттуда он теперь смотрел на Дэлглиша, не отводя глаз. Сидя вот так, совершенно прямо, в темно-синем старомодном костюме, дурно сшитом, пропахшем нафталином и к тому же свободно висевшем на его усохшем теле, старик казался чуть ли не гротескно трогательным, но все же не лишенным достоинства.
Интересно, почему он побеспокоился переодеться, думал Дэлглиш. Было ли это данью уважения погибшему сыну, необходимостью придать некую форму своему горю, или вызвано лишь волнением, желанием чем-то занять себя? А может быть, просто атавистической убежденностью, что раз к тебе едут представители власти, следует выказать им должное уважение и тем снискать их благосклонность?
Дэлглишу припомнились похороны молодого полицейского детектива, погибшего при исполнении служебных обязанностей. Тогда его до глубины души тронули не красота и звучность заупокойной службы, даже не малолетние дети, шедшие, держась за руки, за гробом отца. Почти невыносимо трогательными показались ему поминки в маленьком ведомственном доме: тщательно продуманное угощение – домашние блюда, приготовленные вдовой для коллег и друзей умершего мужа, выпивка, на которую были потрачены с трудом собранные деньги. Может быть, это принесло ей утешение тогда, а потом умеряло боль воспоминаний. Может быть, и старому мистеру Лорримеру стало немного легче оттого, что он побеспокоился переодеться.
Устроившись чуть поодаль от Дэлглиша на комковатом диване, Мэссингем раскрыл свой блокнот. Слава Богу, старик довольно спокоен. Никогда ведь не знаешь, как родственники отреагируют. Насколько он знал, у Дэлглиша была репутация человека, который прекрасно умеет обращаться с убитыми горем. Соболезнования, которые он приносил, были не слишком пространными, может быть, чуть официальными, но они по крайней мере всегда звучали вполне искренне. Он считал само собой разумеющимся, что семья убитого будет охотно сотрудничать с полицией, но из чувства справедливости, а не ради возмездия. Он не поощрял использования той необычайной психологической взаимозависимости, которая придавала сил как детективу, так и родственникам жертвы и которую так легко – и так опасно – было эксплуатировать. Он не давал никаких особенных обещаний, никогда не пытался запугать слабых и не потворствовал сентиментальным. И все таки, кажется, не бывает случая, чтобы он им пришелся не по душе, думал Мэссингем. Бог их знает почему. Временами он бывает так невозмутим, что начинаешь сомневаться – не чуждо ли ему все человеческое. Мэссингем видел, что, хоть Дэлглиш и встал, когда старый Лорример вошел в гостиную, не сделал ни малейшего движения, чтобы помочь старику усесться в кресло. Бросив беглый взгляд на лицо шефа, он заметил лишь обычное выражение отстраненного, созерцательного интереса. Может ли хоть что-то вызвать у него мгновенное чувство жалости, думал Мэссингем, и если может, то что? Ему вспомнилось другое дело, которое они расследовали вместе год назад, когда сам он был всего лишь сержантом, – убийство ребенка. Дэлглиш смотрел на родителей точно так же – спокойно и оценивающе. Но целый месяц, пока дело не было раскрыто, он работал по восемнадцать часов в сутки. А в новой книге его стихов появилось поразительное стихотворение об убитом ребенке, о котором ни один из сотрудников Скотленд-Ярда не отваживался его автору и слова сказать. Даже те, кто заявлял, что в стихотворении им все понятно.
