Эллери Квин - Две возможности
— Удачный день? — переспросил Эллери.
— Я приобрел домик с участком на Аппер-Керлинг, поэтому подумывал о садовнике, и только что нанял самого лучшего в округе. Премного вам обязан, мистер Квин. Непременно упомяну вас в моем завещании, ха-ха!
Итак, Гарри Тойфел нашел нового хозяина.
Ожидая Базза Конгресса и лифт, Эллери чувствовал, как у него по спине бегает ледяная мышка. Это было нелепо, но он ничего не мог с собой поделать.
Вторник, 2 мая
Рима и Кен поженились после приемных часов Кена, в гостиной Берли Пендлтона, с Эллери и сияющей миссис Пендлтон в качестве свидетелей.
— Хороший признак, — усмехнулся Кен, когда они возвращались к его автомобилю. — Берли использует свою жену как свидетеля только в тех редких случаях, когда она трезвая. Так что у нас отличный старт, миссис Уиншип.
— Благослови Боже их обоих и всех остальных! — Рима висела на руке мужа, словно опасаясь, что он исчезнет.
— Садитесь, Эллери.
— Спасибо, нет, — улыбнулся Эллери. — Всему есть предел — я достаточно мозолил вам глаза. Отправляйтесь по вашим делам, а я займусь своими. «Архив» я уведомлю, так что можете не задерживаться в городе.
— О, Эллери…
— Никаких «о, Эллери». Я даже не желаю знать, куда вы поедете.
— К водопаду Дерки.
— Только на ночь, но мы думали, что вы, по крайней мере, будете с нами на свадебном ужине.
— «Ужасный шум воды в ушах моих»,[68] как говорил поэт, и я лишился слуха. Да благословит Бог ваш союз, и пусть никто из вас не пожалеет о нем. А теперь убирайтесь, покуда я не раскис и не разревелся.
— Мы вернемся утром! — крикнул Кен, когда автомобиль тронулся.
Эллери стоял у ворот дома мирового судьи, покуда выхлопы колесницы Гименея[69] не смешались с туманной дымкой, окутывающей холмы.
Он зашагал по 16-му шоссе, держа руки в карманах и спрашивая себя, что чувствуют счастливые люди. Рима почти онемела от радости. Кен был счастлив не менее, но по-мужски старался контролировать свои эмоции. Миссис Пендлтон, очевидно, была счастлива в предвкушении распития одной из бутылок, которые она, как говорили, прятала в кустарнике. В отношении Берли Пендлтона Эллери не испытывал подобной уверенности — это был суровый янки шотландского происхождения, но он, по крайней мере, делал счастливыми других. Жизнь продолжалась и в Райтсвилле, и вокруг него — люди рождались, умирали, женились, работали, пили, ссорились, и каждый выполнял какую-то функцию.
И только он сам был таким же бесполезным, как аппендикс.
Эллери не заметил, как оказался у «Придорожной таверны» Гаса Олсена. Она находилась ярдах в ста от дома Берли Пендлтона, и оба считали это соседство весьма выгодным для себя.
Эллери вошел внутрь.
Таверна была переполнена людьми, зашедшими выпить пива или виски перед возвращением домой с фабрики или из офиса. Все казались довольными собой, кроме мужчины, сидящего за столиком в одиночестве и явно страдающего. Эллери подошел к нему и сказал:
— Я в отчаянии из-за того, что здесь негде приземлиться. Разрешите присесть за ваш столик или мне придется драться с вами из-за него?
— Садитесь и будьте прокляты, — воинственно отозвался мужчина, глядя на Эллери из-под шляпы, которая выглядела так, будто на нее наступил слон. Эллери узнал рыжего Фрэнсиса О'Бэннона. — Мы с вами где-то встречались? Не отвечайте — меня это не интересует.
— Спасибо. — Эллери сел. Фрэнсис казался совсем другим человеком. Розовые пластмассовые очки болтались на одном ухе, еще недавно чистый галстук оскверняли пятна от виски, а взгляд был подобен пламени в печи, с которой сняли заслонку. От него словно исходили пары мужества и решимости. — Что произошло, старина? Не поладили с Мальвиной?
— Слушайте, вы…
— Моя фамилия Квин.
— Квин так Квин. Выпейте.
Эллери налил себе виски в один из бесчисленных стаканов, стоящих на столе.
— Ваше здоровье.
— Взаимно. Как, вы сказали, ваша фамилия?
— Квин. Так что насчет вас и Мальвины?
— Упоминая здесь имя этой стервы, Квин, вы оскорбляете респектабельное бистро. Эта серебристая, вертящая задом гурия[70] — настоящий Гитлер! У нее совесть букмекера, душонка рекламного агента, честолюбие тифозной вши и сердце мороженой рыбы! Эта бабенка не поддается никакому анализу, мистер Квин! Она покупает за девяносто пять тысяч дом на Скайтоп-роуд, обставляет его еще за пятьдесят тысяч, а спит в комнатушке с побеленными стенами, где нет ничего, кроме больничной койки и стула с прямой спинкой! У нее коллекция грампластинок с записями классической музыки стоимостью в десять тысяч долларов и проигрыватель ценой в две с половиной тысячи, а она слушает на нем Бозо, Бабара, Кристофера Робина[71] и Фрэнка Лютера, исполняющего песенки матушки Гусыни.[72] При этом она ненавидит детей. Любопытное противоречие, а?
— Может быть, мисс Прентис потеряла ребенка? Она была когда-нибудь замужем?
— Трижды. Первым ее мужем был миллионер, разбогатевший на свиной тушенке, лет около семидесяти, вторым — балетный танцор, а третьим — тип из высшего общества, который носил корсет и разгуливал по замку своих предков в японском кимоно и с хлыстом для верховой езды. Возможно, вам это кажется интересным, но я — примитивная душа. В один прекрасный день я размозжу ей голову о печатный станок.
— Лучше выругайте ее как следует. Это менее кровожадно.
— Каждый сходит с ума по-своему, мистер Грин, — холодно произнес Фрэнсис.
— Почему вы не бросите работу, если для вас это так невыносимо?
— А вам что до того?
— Я пытаюсь принести пользу там, где в этом есть нужда. Держу пари, О'Бэннон, что если вы когда-нибудь бывали на Гарвард-сквер, то лишь для того, чтобы добыть какую-нибудь пикантную историю из жизни студентов для «Американ уикли». К чему весь этот новоанглийский маскарад?
— Смотрите-ка, этот парень разоблачил меня! Вы в самом деле хотите знать?
— У нас впереди целый вечер.
— Вы мне не поверите.
— Я специалист в области фантазии. Испытайте меня.
— Тогда слушайте, Брин, или как вас там. Я впервые увидел эту чертову Прентис на одной из последних президентских пресс-конференций. Она буквально ослепила меня. Никогда не встречал таких великолепных женщин, да еще с таким неприступным видом. Мол, не тронь меня, деревенщина, — я не для таких, как ты! Все, что мне удалось узнать, — это что она находится там, рассчитывая получить должность. Ну, Финн, я стал бегать вокруг нее, как собачонка. Но какой-то инстинкт предупреждал меня: «О'Бэннон, не позволяй этому куску замороженного «Шанеля» подцепить тебя на крючок!» Поэтому я вернулся в Нью-Йорк, где в то время подчищал материалы за заведующим репортажем, и вскоре прочитал там статью о леди-издателе, которая купила газету в каком-то заштатном городишке в Новой Англии и вытворяет с ней всякие сумасбродства. Представляете, Свин, девушку моей мечты звали Мальвина Прентис! Я навел кое-какие справки у безработных коллег и узнал, что Мальвине нужен ассистент с большим журналистским опытом. Но беда была в том, что многие парни не возражали похоронить себя в глуши на год-другой по личным причинам. А кандидатом на успех мог стать только потомок первых поселенцев и — я цитирую — «с солидным гарвардским прошлым». Очевидно, ей нужен был журналист, которого крестили в Чарлз-Ривер[73] и который обтачивал первые зубы на серебряном сервизе с Копли-Плаза.[74] Ну, я не зря ношу фамилию О'Бэннон. У каждого ирландца в Америке есть по крайней мере один кузен в Бостоне, а моего тоже зовут Фрэнсис О'Бэннон. Он белоручка с изысканными манерами и степенью магистра искусств Гарварда, хотя и содержит баню на Ривер-Бич. Поэтому я провел с ним пару недель, освежив воспоминания о палате общин, Скотланд-Ярде и Энн Рэдклифф,[75] а после этого еще неделю в Кембридже,[76] изучая язык и странные обычаи туземцев и купив эти дурацкие очки за двадцать долларов, и, наконец, посетил мавзолей на Гарвард-сквер в четыре утра, чтобы приобрести одежду у бывшего студента, которому она больше не требовалась. Потом я потихоньку приехал в Райтсвилл с дипломом моего кузена Фрэнсиса и поддельной рекомендацией от ректора Конанта.[77] В результате я своего добился. Но вопрос в том, — с горечью добавил О'Бэннон, вновь наполняя стакан, — кто от этого выиграл, а кто проиграл. Секс — третья нога человечества. Его следует отменить вместе с фальшивыми зубами, мятными чипсами и унаследованными состояниями… Вижу, ваши глаза загорелись.
