Александр Дюма - Записки полицейского (сборник)
Приближалось время, когда должен был явиться Леви-Самюэль. Вдруг Дюбарль, наклонившись, сказал мне на ухо:
– Если не ошибаюсь, господин Уильям, я вас уже где то видел.
– Может быть! – отвечал я спокойно и уверенно, призывая на помощь все свои душевные силы, чтобы сохранить внешнее спокойствие. – Многие люди меня уже видели, а для иных и одного свидания со мной бывает чересчур много.
– Чудесно сказано! – вскрикнул Левассер со смехом. – Да взять хоть бы для примера господина Трелаунея.
– Все равно, – упорно продолжал управляющий, – мне все таки хотелось бы увидеть вас без парика! Я уверен, что собственная прическа лучше подошла бы вашему образу.
– Какой вздор! Любезный Дюбарль! – воскликнул господин Левассер. – Не хотите же вы, чтобы господин, у которого, вероятно, есть разумные причины не показывать своего лица, стал бы ни с того ни с сего демонстрировать себя людям, которые были бы очень рады посмотреть на него!
Дюбарль не стал настаивать, но по взгляду я сразу понял, что он не оставил свою затею и продолжал что то выискивать в своей памяти.
Наконец, к крайнему моему удовольствию, у входной двери раздался глухой стук молотка, предупреждая о прибытии нового посетителя. Это был не кто иной, как помощник, на которого я очень надеялся, то есть Леви-Самюэль, или, лучше сказать, Джексон, или, еще лучше, Трелауней. Я полагаю, читатель уже давно догадался, что сцена с похищением мною бумажника у Трелаунея была не что иное, как комедия, придуманная Джексоном и мной и превосходно нами разыгранная.
Мы вышли из за стола, и я мог увидеть в окно, к которому подошел, мнимого еврея, замечательно переодетого для той роли, которую он должен был исполнить. Левассер пошел его встретить и вскоре возвратился в сопровождении мнимого Самюэля.
Увидев собрание, увеличенное присутствием Дюбарля, мужчины атлетического роста и силы, Джексон не мог внутренне не вздрогнуть от страха. Волнение это хоть и прошло вскоре, но полученное впечатление заставило его забыть еврейский говор, тщательно им отрепетированный специально для этого случая. Он на чистом английском языке сказал:
– Приятель мой, Уильям, говорил, что мы будем одни с господином Левассером.
– Вы среди друзей, господин Самюэль: два приятеля делу не помеха. Позвольте предложить вам стакан вина и самому выпить за ваше здоровье. Я вижу, что вы из английских евреев.
– Точно, из английских, сударь, – отвечал Самюэль.
За этими словами последовало секундное молчание, затем Левассер примолвил:
– Появление ваше убеждает меня, что вы будете согласны уладить наши делишки, не так ли, господин Самюэль?
– Извольте, если вы не будете слишком требовательны.
– Требовательны! Откровенно вам скажу, я самый сговорчивый человек в мире! – возразил Левассер, рассмеявшись с обычной для него наглой беспечностью. – Ну покажите ка мне то золото, которым вы намерены нам платить! Как бы его не оказалось маловато! Покажите.
– Если мы договоримся, – возразил Самюэль, – достаточно будет получаса, чтобы предоставить деньги в ваше распоряжение; вы сами изволите согласиться, что я не могу таскать с собой мешки с двумя-тремя тысячами гиней… в особенности… – И Джексон, в свою очередь, засмеялся.
– В особенности когда вам приходится бывать в подобных местах! Так ли, господин Самюэль? – дерзко спросил господин Левассер. – Ну, я должен сознаться, что очень хорошо это понимаю… Теперь поговорим о нашем деле серьезно. Сколько вы желаете заплатить за выкуп?
– Я вам скажу это, когда увижу билеты.
Левассер, ни слова не отвечая, встал и вышел в другую комнату.
Спустя десять минут он возвратился в столовую и положил на стол, медленно сосчитав, банковские билеты и векселя, похищенные у господина Беллебона. Джексон встал со своего стула, наклонился к столу, тщательно рассматривая билеты, и внес стоимость их в свою записную книжку. Я также встал и как будто все свое внимание обратил на висевшую над камином картину.
Близилась особая минута, потому что условленные между Джексоном и мной действия уже не могли быть ни изменены, ни отложены. Дюбарль отошел от стола и с беспокойным, подозрительным видом пожирал глазами подставного делягу-еврея. Господин Александр Лебретон опустил голову на руки – казалось, он был погружен в мрачные думы и был совершенно чужд тому, что происходило.
Окончив изучение бумаг, Джексон бросил взгляд на меня и сразу вслед за этим окинул взором комнату и всех в ней находившихся. Это было предупреждающим сигналом для меня, чтобы я приготовился, потому что настает критическая минута. Затем он взял со стола банковские билеты и совершенно чистым и внятным голосом стал считать.
– Один, два, три, четыре, пять.
Число пять было сигналом к действию. И в самом деле, едва Джексон его произнес, как в то же мгновение бросился на сидевшего возле Лебретона, а я, в ту же минуту подставив подножку Дюбарлю, опрокинул его на пол. Он ударился головой о мраморную колонну и даже не пытался хотя бы привстать: удар был так силен, что этот атлет без чувств рухнул на паркет.
Взглянув на него, я тотчас убедился, что он не в состоянии сопротивляться, и потому оставил его лежать на полу и, быстро налетев на Левассера и не дав ему приготовиться к защите, левой рукой стиснул ему горло, между тем как правой приставил ко лбу пистолет. Господин Левассер нисколько не сопротивлялся.
– Ура! Ура! – вскрикнул Джексон, торжествующе потрясая в воздухе зажатыми в руке драгоценными билетами. – Ура! Наша взяла!
Успех превзошел все наши ожидания. Мошенники были перевязаны, еще не успев прийти в себя от ужаса, лица их исказились: я начал с Левассера, потом, когда он уже был лишен возможности сопротивляться, перешел к Дюбарлю, которого также связал без всякого с его стороны сопротивления. Левассер же, как только очнулся, стал как безумный издавать страшные крики, пытаясь удариться головой о мебель. Нет сомнения, что если бы Джексон мне не помог, то он размозжил бы себе череп.
Лебретон был спокоен, Дюбарль лежал как мертвый. Уложив все банковские билеты и заемные обязательства в бумажник, мы подтолкнули наших мошенников вперед и вышли из дому, никем не замеченные. Я уже говорил, что госпожа Левассер отсутствовала.
В девять часов вечера мошенники уже были заключены в ньюгетской тюрьме. Исполнив эту последнюю обязанность, я бросился к господину Беллебону. Радость молодого банкира была такова же, как и его печаль, – безгранична, и я с не меньшим удовольствием разделял эту радость, с каким сочувствием соболезновал страданиям. Господин Беллебон, не дожидаясь моего ухода, поспешил написать своей невесте, что ничего не изменилось в намерении его сочетаться браком и что своим счастьем они обязаны мне.
