Джон Харви - Малолетки
Чарли все это время ничего не рассказывали.
Когда бабушка наконец открыла рот и заговорила, то только для того, чтобы накричать на свою дочь и обозвать ее проституткой. Так продолжалось довольно долго: недели молчания и внезапно дикие обвинения, обычно на польском языке. Она обвиняла своих детей в том, что они отдали ее в гестапо, что ее тащат из гетто за волосы, запихивают в вагон для скота, везут в концентрационный лагерь. Она кричала, что вокруг нее пепел, что она чувствует запах горящей кожи, волос, сладковатый запах смерти.
Когда ей разрешили наконец вернуться домой, она все время проводила в деревянной качалке на кухне. Прикрыв голову шалью, чтобы закрыть клочки отросших между шрамами волос, она целыми днями раскачивалась взад и вперед. Однажды она так долго держала руку стоявшего рядом Чарли, что у него затекли ноги. При этом он не был уверен, что она знает, чьи пальцы в ее ладони, кто находится возле нее.
А затем опять приехала машина «скорой помощи» и увезла ее в другую больницу, для людей с психическими отклонениями. Там она и закончила свои дни.
По воскресеньям они ездили навещать ее на машине. Отец надевал костюм и галстук, мать – одно из выходных платьев. Они брали с собой пакет с фруктами, домашнее печенье, термос с супом. Чарли говорили, чтобы он оставался в машине и не открывал дверцы, а сами исчезали в высоком темном здании с башенками по углам и железными перилами на крыше. Когда через час они возвращались, отец покачивал головой, а мать шмыгала носом и утирала платком глаза. На его вопросы, как себя чувствует бабушка, отец предпочитал отмалчиваться, а мать сжимала губы, выдавливая из них улыбку: «На этой неделе несколько лучше, тебе не кажется, отец? Да, Чарльз, немного получше». Когда через год она заболела воспалением легких и умерла, они оба решили, что это к лучшему. На ее похороны пришли почти все жители их района. Процессия от собора до кладбища блокировала движение почти на полчаса.
Сейчас Резник вновь сидел в машине на той же стоянке. Этот вечерок в начале зимы мог бы быть и поприятнее.
Звонок доктора застиг Резника уже под вечер. Голос был нерешительный: «Нам звонил полицейский и просил меня перезвонить вам».
Свет горел лишь в одном крыле, все остальное здание стояло в темноте и выглядело каким-то запущенным. Вполне возможно, что в ближайшее время и оставшаяся часть будет закрыта, а большинство пациентов распущено по домам. Некоторых удастся пристроить, но остальным не найдется места в обществе, и Резник будет узнавать их лица на скамейках сквера повыше кафе Бобби Брауна или у фонтана на Слаб-сквер, или же между нашедшими пристанище среди окурков и плевков автобусных остановок на Лондонской дороге.
Врач, встретивший Резника, был стройный тридцатилетний мужчина высокого роста. У него были длинные песочного цвета волосы и ясные светло-голубые глаза. Одет он был в свободные хлопчатобумажные брюки, выцветшую зеленую рубашку поверх выцветшей же водолазки с трудно различимой надписью.
Он объяснил Резнику, что Диана была принята в прошлую пятницу по ее просьбе, – она утверждала, что с трудом контролирует свои поступки.
– В чем именно? – поинтересовался Резник. Врач взглянул на него несколько скептически.
– Она постоянно находилась здесь с пятницы? Не было ли у нее возможности выйти отсюда?
– Конечно, была. Но я не думаю, что она ею воспользовалась. Она не хотела никого видеть. Именно поэтому она ничего не знает. – Его глаза стали серьезными. – Надеюсь, вы не собираетесь рассказать ей о дочери?
Тот отрицательно покачал головой.
– Мы понимаем, что совсем это замолчать не удастся, но сообщить ей сейчас…
– Даю вам слово.
– Вы должны понять, что Диана уже давно находится в крайне угнетенном состоянии. Нам удалось достичь значительного прогресса. Но случившееся может отбросить ее далеко назад. – Взгляд доктора был устремлен на него. – Разрешая вам увидеться с ней, мы полагаем, что вы сочувственно отнесетесь к ее состоянию.
– Я понимаю, – кивнул Резник.
– Надеюсь, что это так. Она сейчас ждет вас. Пойдемте, я вас провожу.
Резник пошел за ним по коридору с высокими потолками. Откуда-то доносилась мелодия «Соседей», правда, он не мог разобрать, начало это или конец.
– Она сейчас на довольно сильных лекарствах. – Доктор у двери понизил голос. – Она все понимает правильно, но ответы могут быть слегка заторможенными. Ее может бить озноб, дрожать руки. В этом нет ничего страшного – просто побочное действие лекарства. – Он открыл дверь и вошел. – Диана, пришел ваш посетитель.
Резник приготовился к самому неприятному. Он отлично помнил так сильно поразившее его изможденное и потерянное лицо его бывшей жены, когда он встретил ее после нескольких лет лечения в психиатрической клинике. Но у Дианы Виллс, к его удивлению, оказалось приятное выражение лица, немного неуверенная, но вполне естественная улыбка, а само лицо даже немного полнее, чем на фотографии.
– Я вас ненадолго оставлю. – Врач тихо прикрыл дверь.
В комнате было три стула, низкий круглый столик, на котором стояли цветы, на стенах картины. Резник подвинул один из стульев к Диане и сел.
– Я из полиции, – он ободряюще улыбнулся, – инспектор-детектив Чарли Резник.
Диана снова взглянула на него и нервно улыбнулась.
– Мы беспокоились о вас.
Она раскрыла ладонь, в которой оказалась смятая бумажная салфетка, и промокнула ею уголки рта. Она была одета в светло-зеленое платье, застегнутое до самого верха, и коричневый жакет, вязанный в резинку.
– Беспокоились? Я не понимаю.
– Вы не вернулись домой.
– Домой?
– Когда вы не вернулись после уик-энда, забеспокоились соседи. Они поговорили с местным полицейским. Все опасались, не попали ли вы в какую-либо аварию или что-то с вами случилось.
– Джеки…
– Извините?
– Жаклин…
– Ваша приятельница?
– Вы знаете Жаклин? – Диана вновь прижала салфетку ко рту.
Я же сказал, мы беспокоились, поэтому связались с ней на случай, если она что-то знает о том, где вы.
– Я не приехала к ней.
– Да.
– В прошлый уик-энд.
– Да.
– Она разозлилась на меня? – Теперь обе руки Дианы стали дрожать, и она спрятала их.
– Нет, совсем нет. Она тоже беспокоится.
– Вы скажете ей, где я? Резник кивнул.
– Я не хочу, чтобы она волновалась из-за меня.
– Конечно.
– Не Джеки.
– Да, да.
– Ей будет неприятно, что так случилось.
– Что вы имеете в виду, миссис Виллс?
– Диана, пожалуйста.
– Диана.
– Что вы спросили?
– Вы сказали, что вашей приятельнице будет неприятно.
– Конечно, будет. Любому было бы неприятно.
