Луиз Пенни - Что скрывал покойник
— Откуда? — перебил ее Гамаш.
— Откуда? — Николь умолкла. Ей необходимо было собраться с мыслями. — Может быть, его одежда или руки были в крови. И она, вполне вероятно, добилась от него признания как раз перед началом общего собрания. Ей нужно было присутствовать на нем, чтобы услышать, что известно полиции, но Филиппу она велела оставаться дома. Этим и объясняется ее все возрастающее волнение.
— Кто-нибудь видит слабые места в этой версии? — обратился к собравшимся Бювуар, стараясь, чтобы голос его не звучал чересчур оптимистично. Он питал слабую надежду, что Николь не окажется обузой и полной неумехой, а она взяла и продемонстрировала недюжинные способности к логическому мышлению. Он старался не смотреть на нее, но не смог удержаться. И, конечно, она глядела прямо на него со слабой улыбкой на губах. А потом медленно и с видимым удовольствием откинулась на спинку стула.
— Отличная работа, Николь! — Гамаш поднялся на ноги и кивнул ей.
«Погоди, — подумала она, — то ли еще будет, когда об этом услышит папа».
— Итак, семья Крофтов остается на свободе, пока мы не получим результатов лабораторных исследований, — подвел итог Гамаш.
Совещание закончилось. Офицеры с нетерпением ожидали завтрашнего дня, сулившего скорое завершение этого дела. Но Арман Гамаш прекрасно понимал, что нельзя полагаться на одну-единственную версию, сколь бы правдоподобной она ни выглядела. Он хотел, чтобы расследование продолжалось прежними темпами. Так, на всякий случай.
Было уже почти пять часов. Пора отправляться в бистро. Но сначала он хотел еще кое-что сделать.
Глава седьмая
Гамаш вошел в бистро, приветственно кивнул Габри, который как раз накрывал столики. Каждое заведение соединялось переходом со следующим в ряду лавчонок и магазинов, и в задней части бистро он нашел дверь, которая вела в соседний магазин. Он назывался «Книги, новые и подержанные» и принадлежал Мирне.
Здесь он почувствовал себя как дома, стоило только взять в руки потрепанный экземпляр Being[37].Он прочел эту книгу, когда она только вышла из печати несколько лет назад. Ее название всегда вызывало в памяти день, когда его дочь Анна, учившаяся тогда в первом классе, вернулась из школы и объявила, что по английскому языку ей в качестве домашнего задания сказали указать три вида бобов. И она, недолго думая, написала: «зеленые бобы, желтые бобы и человеческие бобы»[38].
Он перевернул книгу и взглянул на последнюю страницу обложки, туда, где размещались рекламные анонсы и краткая биография автора, знаменитого врача и генетика университета МакГилла доктора Винсента Гилберта. Доктор Гилберт в ответ сердито уставился на него, он был странно суров и строг для человека, пишущего о сострадании. В этой книге речь шла о его совместной работе с братом Альбером Мэйлу в клинике «Ла Порт», пациентами которой были в основном мужчины и женщины с синдромом Дауна. Собственно, это была, скорее, медитация-размышления о том, что он узнал, наблюдая за этими людьми, о том, что он узнал о них и о человеческой природе, а также о том, что он узнал о себе самом. Это было потрясающее исследование самонадеянности, смирения и, самое главное, умения прощать.
Вдоль стен магазина выстроились книжные шкафы. Они располагались в строгом порядке, все до единого были промаркированы и забиты книгами, новыми и уже бывшими в употреблении. Некоторые книги были на французском, но большинство — на английском языке. Мирна сумела сделать так, что у посетителей возникало ощущение, словно они находятся в библиотеке культурной и спокойной деревенской усадьбы, а не в книжной лавке. Рядом с камином, в котором весело трещал огонь, она поставила два кресла-качалки, а напротив кушетку. Гамаш опустился в одно из кресел и принялся освежать в памяти воспоминания о «Бытии».
— Очень достойная книга, — заявила Мирна, с размаху опускаясь в кресло-качалку напротив. Она держала в руках стопку прочитанных книг и несколько ценников. — Нас, вообще-то, не представили друг другу. Меня зовут Мирна Ландерс. Я видела вас на общем собрании.
Гамаш поднялся на ноги и с улыбкой пожал ей руку.
— Я тоже вас видел.
Мирна расхохоталась.
— Меня трудно не заметить. Единственная чернокожая в Трех Соснах, при этом отнюдь не хрупкого телосложения.
— Мы стоим друг друга, — улыбнулся Гамаш, похлопывая себе по животу.
Она выбрала из стопки одну из книг.
— Не читали вот эту?
Мирна держала в руках потрепанный экземпляр книги брата Альбера «Утрата». Гамаш отрицательно покачал головой, а про себя подумал, что это, наверняка, не самое веселое на свете чтиво. Она повертела книгу в своих больших руках, словно лаская ее.
— Его теория заключается в том, что жизнь — это сплошная череда потерь, — мгновением позже произнесла Мирна. — Потеря родителей, потеря любви, потеря работы. Так что нам необходимо найти в своей жизни более высокий смысл по сравнению с перечисленными вещами и людьми. В противном случае мы потеряем себя.
— И что вы думаете об этом?
— Я думаю, что он прав. До того как приехать сюда несколько лет назад, я работала психологом в Монреале. Большинство людей, переступивших порог моего кабинета, решились прийти туда по причине кризиса, а суть этих кризисов, в конечном счете, сводилась к потере или утрате. Утрате любви в браке или утрате важных взаимоотношений. Утрате чувства безопасности. Потере работы, дома, одного из родителей. Чего-то, что заставило их обратиться за помощью и заглянуть внутрь себя. И катализатором очень часто выступала перемена или утрата.
— А разве это не одно и тоже?
— Для тех, кто не слишком преуспел в искусстве приспособления, — да, может быть.
— Утрата контроля?
— О да, это, разумеется, одна из самых распространенных причин. Большинство из нас с радостью встречают перемены, естественно, в том случае, если они инициированы нами. Но перемены, навязанные нам силой, навязанные извне, могут ввести некоторых в неуправляемый штопор. Мне кажется, брат Альбер сумел ухватить самую суть. Жизнь — это череда потерь. Но именно отсюда, как подчеркивается в книге, и проистекает свобода. Если мы сможем принять тот факт, что нет ничего постоянного и неизменного и что перемены неизбежны, если сможем приспособиться, то сумеем стать более счастливыми.
— А что привело сюда вас? Утрата?
— Это нечестно, старший инспектор, вы поймали меня на слове. Да. Но не в обычном понимании, поскольку мне всегда хотелось быть непохожей на других, особенной и необычной. — Мирна откинула назад голову и рассмеялась. — Я перестала сочувствовать многим своим пациентам. После двадцати пяти лет выслушивания их жалоб я наконец сломалась. Мое терпение иссякло. Однажды утром я проснулась сама не своя. Меня буквально выводил из себя сорокатрехлетний пациент, который вел себя так, словно ему шестнадцать. Каждую неделю он приходил ко мне с одними и теми же стенаниями и жалобами: «Тот-то и тот-то сделал мне больно. Жизнь — несправедливая штука. И это не моя вина». Целых три года я предлагала ему всевозможные способы измениться, и за эти три года он ровным счетом ничего не сделал. Но однажды, выслушивая его в очередной раз, я вдруг поняла: он не изменялся потому, что не хотел. Он не имел ни малейшего намерения измениться. Мы бы разгадывали эту шараду еще лет двадцать. В тот момент я вдруг поняла, что большинство моих клиентов похожи на него, как две капли воды.
