Ноэль Рандон - Черная пелерина
— Да-да, Пуассиньяк — выдающийся специалист по истории того времени, — он обращался скорее к себе, нежели к товарищу. — Глубокая мысль… — Давнишнее уважение боролось в нем с новейшими реалиями.
— Я к вашим услугам, — сказал Вильгельм Пуассиньяк, появляясь в дверном проеме. Его маленькие, посаженные близко к длинному носу глаза смотрели равнодушно, в какую-то отдаленную точку, находящуюся гораздо дальше, чем фигуры гостей.
— Я — инспектор полиции из Тулона, провожу расследование по делу об убийстве Шарля Дюмолена, — сказал Рандо.
Пуассиньяк смежил веки, его худое лицо являло собой каменное спокойствие. Он молча уселся на застеленном диванчике. В тишине слышалось шумное дыхание комиссара Лепера, который внимательно рассматривал собственные ногти, словно обнаружил в них неизвестную дотоле особенность.
— Я вынужден задать вам ряд вопросов.
Слова Рандо прозвучали в ушах комиссара, будто визг металла по стеклу.
Пуассиньяк с трудом оторвался от созерцания далекого объекта и скользнул взглядом по инспектору.
— Не понимаю.
Но Рандо обладал достаточным терпением.
— Да, ряд вопросов для выяснения обстоятельств, при которых погиб известный писатель Шарль Дюмолен.
— Несколько дней назад я объяснил присутствующему здесь мсье Леперу, что нет оснований рассчитывать на меня, как на свидетеля.
— С тех пор произошли существенные изменения, — сказал инспектор.
— Изменения, происходящие в расследовании, никоим образом меня не касаются.
— Это вам так кажется. Мсье Пуассиньяк, не надо казаться наивным. Ведь вы были у Дюмолена поздно вечером в понедельник.
— Был, не отрицаю. Во всяком случае, факта этого я не скрывал. Правда, немногие задавали мне вопросы по этому поводу. Но, например, американскому кинорежиссеру, посетившему меня недавно, я сказал о визите в дом на склоне. Он спросил и получил ответ. Болтливость не в моих обычаях.
— О, мсье Пуассиньяк много пишет и мало говорит, что правда, то правда, — вмешался непрошенный Лепер.
— В порядке исключения вы сегодня должны поговорить. — Рандо окинул Пуассиньяка холодным взглядом. — Что же случилось, что вы, давно не поддерживавший отношений с тем домом, ни с того, ни с сего захотели проведать хозяина?
— Мне этого и в голову не пришло. Дюмолен позвонил мне около десяти вечера, сообщил, что у него есть ко мне важное дело и попросил меня прийти. Я отказался. Тогда он сказал, что желает вручить мне чек на строительство спроектированного мной памятника в честь Французской Революции. Он пояснил мне, что по размышлении пришел к выводу, что оба памятника должны стоять в нашем городе. Тогда я согласился пойти к нему. Кстати, я считаю, что дар Дюмолена — вещь обычная. Любой, даже средне интеллигентный человек, по размышлении должен прийти к выводу, что Великая Французская Революция была самым важным событием в мировой истории. Особенно хотелось бы подчеркнуть, что все случившееся на протяжении последних ста пятидесяти лет является прямым или косвенным следствием Французской Революции.
— Несомненно, — сказал инспектор Рандо и задал следующий вопрос: — Кто вам открыл дверь на вилле Дюмоленов?
— Никто мне не открывал дверь, потому что я вошел в окно. Сам Дюмолен предложил мне этот путь.
— А каким образом вы вышли?
— Тоже в окно.
— Вы курили трубку в кабинете писателя?
— Не помню. Может быть, и курил.
— В каком настроении был Дюмолен?
— Я совсем не ориентируюсь в шкале настроений мсье Дюмолена.
— А как он был одет?
— У меня нет привычки присматриваться к людям, с которыми я разговариваю.
— Я это заметил. Как долго вы были у Дюмолена?
— Около получаса.
— Чек он вам вручил в начале визита или в конце?
— В самом начале.
— А о чем вы говорили потом?
— В основном о Французской Революции.
— В каком часу вы покинули дом?
Пуассиньяк несколько оживился.
— Перед одиннадцатью часами. Часы на мэрии били одиннадцать, мне как раз встретился американец около кинотеатра. Я направился в сторону улицы имени Революции.
— Потом вы должны были вернуться, потому что около двенадцати вас видели вблизи усадьбы Дюмоленов. Тогда шел дождь.
— Чепуха. Я уже говорил мсье Леперу, что возвратился домой до начала дождя. У меня есть свидетель в лице его дочери. Эта молодая особа укрылась у меня от дождя.
Рандо обернулся к комиссару.
— Вы мне ничего не сказали.
— Селестине восемнадцать лет, она совсем ребенок… я не хотел бы вмешивать ее в расследование, — залепетал комиссар. — Она недавно болела… Слабый ребенок.
— И этот ребенок не побоялся ночью добираться до вашего дома, в котором, как мне известно, почти никого не бывает? — это относилось к Пуассиньяку, и Рандо подчеркнул свое удивление.
Пуассиньяка это, кажется, задело за живое.
— Селестина Лепер испытывает ко мне большую симпатию и в этом смысле пользуется взаимностью. Это серьезная девушка, подающая очень большие надежды на будущее. Она пользуется моей библиотекой, а также многочисленными советами. Она знает наизусть историю Французской Революции. В мой дом доступ ей открыт в любое время….
Комиссар поднял умиленное лицо и восхищенно смотрел на Пуассиньяка.
— А в котором часу мадемуазель Лепер вышла отсюда? — спросил Рандо.
— Извините, но таких подробностей я не могу помнить, — глухо сказал Пуассиньяк, его естественный голос теперь более или менее подходил к ситуации. — Она ушла очень поздно, — повторил он и, минуя внимательный взгляд Рандо, вперил свои птичьи глаза в какую-то точку выше головы инспектора.
А тем временем комиссар Лепер в отцовском упоении, совершенно обезоруженный, поспешил проинформировать:
— Когда я в двенадцать ночи вернулся домой, Селестина сидела у стола и читала книгу.
Пуассиньяк застыл на диванчике, словно лунатик, погруженный в туманные созерцания.
Рандо сообщил вывод, который он должен был сообщить:
— Следовательно, Селестина возвращалась домой во время дождя. — Некоторое время он молчал, а потом без свойственной ему порывистости спросил: — Когда мадемуазель Лепер вернула вам пелерину?
— Утром следующего дня, — тихо сказал Пуассиньяк.
Наконец-то и комиссар Лепер понял.
На обратном пути они не сказали друг другу ни слова. И почти уже у рынка, недалеко от полицейского участка, Рандо нарушил молчание. Он попытался придать словам естественное звучание, но вышло как-то очень сухо:
— Комиссар Лепер, вы не думаете, что будет лучше, если я сейчас переброшусь с вашей дочерью парой слов?
