Софи Ханна - Эркюль Пуаро и Убийства под монограммой
– Это номера двух из трех комнат, в которых были совершены убийства, мадам: 121 и 317. Свидетель, который видел, как вы выбегали из отеля «Блоксхэм» в вечер убийства, сказал, что вы уронили два ключа с номерами: сто с чем-то и триста с чем-то.
– О, какое необычайное совпадение! О, месье Пуаро! – Нэнси засмеялась. – Вы уверены, что вы и вправду умны? Разве вы не видите, что творится у вас под носом? Может быть, эти огромные усы заслоняют вам обзор? Кто-то решил во что бы то ни стало выставить меня убийцей. Это даже любопытно! Забавно будет узнать, кто именно – конечно, при условии, что меня саму не поволокут раньше на виселицу.
– Кто имел возможность положить эти ключи в карман вашего пальто между вечером четверга и сегодняшним днем? – спросил ее Пуаро.
– Откуда мне знать? Любой, мимо кого мне случилось проходить на улице, мог это сделать. Я часто ношу синее пальто. Знаете, в этом есть легкая иррациональность.
– Пожалуйста, объясните.
На несколько секунд Нэнси погрузилась в задумчивость. Затем, словно вынырнув на поверхность, сказала:
– Любой, кому Харриет, Ида и Ричард не нравились настолько, чтобы он рискнул их убить… почти наверняка должен испытывать симпатию ко мне. И все же именно меня пытаются выставить убийцей.
– Арестовать ее, сэр? – спросил у Пуаро Стэнли Бир. – Взять под стражу?
– Не смешите меня, – отозвалась Нэнси устало. – Я только сказала «меня пытаются выставить убийцей», а вы уже и поверили? Вы кто, полицейский или попугай? Если вам так надо кого-нибудь арестовать, арестуйте вашего свидетеля. Что, если он не только лгун, но и убийца? Об этом вы не подумали? Перейдите лучше через дорогу и послушайте, что вам скажут Сент-Джон и Луиза Уоллес. Другого способа положить конец этой глупости не существует.
Пуаро не без некоторого труда поднялся с кресла; оно было из тех, в которых человеку его роста и комплекции легко утонуть с головой.
– Именно так мы и поступим, – сказал он. Потом, обращаясь к Стэнли Биру, добавил: – Никого пока арестовывать не нужно, констебль. Не думаю, мадам, чтобы вы сохранили эти ключи в том случае, если бы действительно совершили убийства в комнатах 121 и 317 отеля «Блоксхэм». Разве вы не избавились бы от них?
– Конечно. Я избавилась бы от них при первой же возможности, верно?
– А теперь я иду к мистеру и миссис Уоллес.
– Вообще-то, – сказала Нэнси, – они лорд и леди Уоллес. Луизе все равно, а вот Сент-Джон не простит, если вы лишите его титула.
* * *Совсем скоро Пуаро уже стоял рядом с Луизой Уоллес в ее гостиной, где та, словно завороженная, смотрела на свой портрет работы Нэнси Дьюкейн.
– Разве он не великолепен? – выдохнула она. – Нэнси льстит мне, но это нисколько не оскорбляет. С таким круглым и румяным лицом, как у меня, всегда есть опасность оказаться похожей на жену фермера, но на ее портрете это совсем не так. Конечно, вид у меня тут не изысканный, но вполне милый, как мне кажется. Сент-Джон даже сказал «роскошный» – выражение, которого он никогда не употреблял по отношению ко мне раньше, – но картина навела его на эту мысль. – Она засмеялась. – Разве не прекрасно, что в мире есть такие талантливые люди, как Нэнси?
Но Пуаро не мог сосредоточиться на портрете. Коллега безупречно накрахмаленной Табиты, горничной Нэнси Дьюкейн, юное и неуклюжее создание по имени Доркас, дважды уронила его пальто и один раз – шляпу, на которую ухитрилась к тому же наступить.
При более строгом присмотре дом Уоллесов мог быть весьма уютным, но, как убедился в тот день Пуаро, управление им оставляло желать много лучшего. Все, кроме самой тяжелой мебели, чинно выстроенной вдоль стен, выглядело так, словно огромной силы ураган, ворвавшись внутрь, подхватил предметы, закружил их в своем вихре, а потом внезапно стих, и вещи упали ровно там, где их оставила подъемная сила ветра. Пуаро не переносил беспорядка; он мешал ему думать.
Наконец, подхватив с пола пальто бельгийца и его потоптанную шляпу, Доркас удалилась, оставив детектива и Луизу Уоллес одних. Стэнли Бир заканчивал обыск у Нэнси Дьюкейн, а его светлости не было дома; судя по всему, утром он уехал в свое загородное поместье. Пуаро уже заметил на стенах несколько рам с «сухой травой и белоглазой селедкой и треской», как выразилась Нэнси Дьюкейн, и подумал, что это, должно быть, и есть работы Сент-Джона Уоллеса.
– Извините меня за Доркас, – сказала Луиза. – Она совсем новенькая, к тому же самое беспомощное существо из всех, кому когда-либо доводилось сваливаться нам на голову, но я не признаю поражений. Она у нас только три дня. Немного времени и терпения, и она всему научится. Если бы она еще не тряслась как осиновый лист! Я знаю, почему это с ней случается: она твердит себе, что ни за что не должна уронить пальто и шляпу важного гостя, сама тут же представляет себе, как они падают, – и все немедленно валится у нее из рук. С ума сойти можно!
– Совершенно верно, – подтвердил Пуаро. – Леди Уоллес, касательно прошлого четверга…
– Ах да, мы же об этом говорили, а потом я привела вас сюда, посмотреть на портрет. Да, Нэнси была в тот вечер здесь.
– С которого и до которого часа, мадам?
– Я точно не помню. Знаю, мы договаривались, что она придет в шесть и принесет картину, и, по-моему, она не опоздала ни на минуту. К сожалению, я совсем не помню, когда она ушла. Приблизительно часов в десять или позже.
– И все это время она провела здесь – от прихода до ухода? Никуда не отлучалась?
– Нет. – У Луизы Уоллес был озадаченный вид. – В шесть она пришла с картиной, мы просидели все вместе до десяти, и потом она ушла совсем. А в чем дело?
– Вы можете подтвердить, что миссис Дьюкейн ушла отсюда не раньше половины девятого?
– О боже, ну, конечно. Она ушла значительно позже. В половине девятого мы все были еще за столом.
– Кто «мы»?
– Нэнси, Сент-Джон и я.
– А ваш супруг, если бы я мог поговорить с ним сейчас, подтвердил бы ваши слова?
– Да. Надеюсь, вы не хотите сказать, что я обманываю вас, месье Пуаро?
– Нет-нет. Pas du tout.
– Вот и хорошо, – сказала Луиза Уоллес решительно. И снова повернулась к портрету. – Знаете, ей особенно удается цвет. Нет, конечно, она замечательно рисует и лица, но ее особый талант – создание цветовой гаммы. Посмотрите, к примеру, как свет падает на мое зеленое платье.
Пуаро видел, о чем речь. Зелень платья словно переливалась, казалась то светлее, то гуще. Никакой постоянной тени не было. Свет словно менялся прямо на глазах у зрителя; таково было искусство Нэнси Дьюкейн. На портрете Луиза Уоллес в зеленом платье с глубоким вырезом сидела в кресле; рядом, на деревянном столике, стояли синий кувшин и тазик для умывания. Пуаро прошелся по комнате, оглядывая картину то с одной точки, то с другой.
