Софи Ханна - Эркюль Пуаро и Убийства под монограммой
– Согласна, – ответила Нэнси тихо. – Знаете, месье Пуаро, ваши глаза… в них виден не просто ум. В них мудрость. Они заглядывают глубоко назад. О, вы, конечно, не можете знать, что я имею в виду, но это правда. Они прекрасно смотрелись бы на портрете, но я уже никогда не смогу нарисовать вас, не теперь, не после того, как вы принесли в мой дом эти ужасные имена.
– Я сожалею.
– Это ваша вина, – без обиняков заявила Нэнси. Она сцепила ладони. – О, наверное, я могу сказать вам: да, это о себе я говорила прежде. Я – та, кто мог бы убить Харриет, Иду и Ричарда, но, как вы уже слышали от меня самой, я этого не делала. Поэтому я не понимаю, что могло случиться.
– Они вам не нравились?
– Я их ненавидела. Сколько раз я желала им смерти. О боже! – Нэнси вдруг прижала к щекам ладони. – Неужели они и вправду умерли? Полагаю, я должна испытывать радость или хотя бы облегчение. Я хочу радоваться, но я не могу радоваться, стоит мне только подумать о Харриет, Иде и Ричарде. Какая злая ирония, правда?
– За что вы их так не любили?
– Я не желаю об этом говорить.
– Мадам, я не стал бы спрашивать, если бы не считал это необходимым.
– И тем не менее я не желаю вам отвечать.
Пуаро вздохнул.
– Где вы были в прошлый четверг вечером, от семи пятнадцати до восьми часов?
Нэнси нахмурилась.
– Представления не имею. Хватит с меня того, что приходится помнить, что и когда я делаю на этой неделе. Хотя подождите. Четверг, конечно. Я была здесь, в доме через дорогу, у моей подруги Луизы. Луизы Уоллес. Накануне я как раз дописала ее портрет и в тот вечер перенесла его к ним и осталась на ужин. Я была у них примерно с шести и до десяти. Просидела бы и дольше, если бы мужа Луизы, Сент-Джона, не было дома. Жуткий сноб. Сама Луиза такая милая, ни в ком не видит недостатков – вы наверняка встречали таких людей. Она считает, что раз мы с Сент-Джоном оба занимаемся живописью, то должны обожать друг друга, но я его терпеть не могу. Он уверен, что его тип живописи превосходит мой, и никогда не упускает возможности напомнить мне об этом. Трава и рыба – вот что он рисует. Старые засохшие листья и белоглазая селедка и треска!
– Он рисует картины на темы ботаники и зоологии?
– Мне неинтересен художник, ни разу не изобразивший человеческого лица, – сказала Нэнси решительно. – Мне очень жаль, но так оно и есть. Сент-Джон говорит, что нельзя нарисовать человеческое лицо, не рассказав при этом историю, а начав рассказывать историю, художник неизбежно искажает визуальную информацию, или что-то в этом духе. Но что плохого в историях?
– А история Сент-Джона Уоллеса о вечере прошлого четверга совпадает с вашей? – спросил Пуаро. – Он подтвердит, что вы пробыли в его доме с шести часов вечера почти до десяти?
– Конечно. Это же абсурдно, месье Пуаро. Вы задаете мне вопросы, какие обычно задают убийцам, но я никого не убивала. Кто вам сказал, что эти убийства совершила я?
– Вас видели, когда вы в сильнейшем волнении выбежали из отеля «Блоксхэм» после восьми вечера. На бегу вы уронили два ключа. Вы наклонились, чтобы поднять их, а потом побежали дальше. Свидетель, который вас видел, узнал ваше лицо по снимкам в газетах и понял, что вы – знаменитая художница Нэнси Дьюкейн.
– Это просто невозможно. Ваш свидетель ошибается. Спросите Сент-Джона и Луизу Уоллес.
– Обязательно спрошу, мадам. Bon, теперь я хочу задать вам другой вопрос: вам знакомы инициалы Пи Ай Джей или, может быть, Пи Джей Ай? Возможно, они тоже принадлежат кому-нибудь из Грейт-Холлинга?
Краска отхлынула от лица Нэнси.
– Да, – прошептала она. – Патрик Джеймс Айв. Он был там викарием.
– А! Этот викарий, он, кажется, умер трагической смертью, не так ли? И его жена тоже?
– Да.
– Что с ними случилось?
– Я не буду об этом говорить. Не буду!
– Это чрезвычайно важно. Я должен умолять вас рассказать мне.
– Нет! – воскликнула Нэнси. – У меня не получится, даже если я попытаюсь. Я так давно не говорила об этом, я… – Несколько мгновений она открывала и закрывала рот, не произнося ни слова. Затем ее лицо исказила гримаса боли. – Что произошло с Харриет, Идой и Ричардом? – спросила она наконец. – Как их убили?
– Их отравили.
– О, как это ужасно! Но верно.
– В каком смысле, мадам? Патрик Айв и его жена тоже умерли в результате отравления?
– Я не буду говорить о них, повторяю вам!
– А вы знали в Грейт-Холлинге некую Дженни?
Нэнси тихо вскрикнула и поднесла к горлу ладонь.
– Дженни Хоббс. Мне нечего сказать о ней, совсем нечего! Не спрашивайте меня больше ни о чем! – Она сморгнула слезы. – Почему люди так жестоки, месье Пуаро? Вы знаете ответ на этот вопрос? Нет, не говорите! Давайте поговорим о чем-нибудь другом, о чем-нибудь возвышенном. Об искусстве, например, раз уж мы оба его любим.
Нэнси встала и подошла к большому портрету, висевшему слева от окна. На нем был изображен мужчина с непокорными черными волосами, широким ртом и раздвоенным подбородком. Он улыбался. Так, словно вот-вот рассмеется.
– Мой отец, – сказала Нэнси. – Альбинус Джонсон. Возможно, вы слышали это имя.
– Оно мне знакомо, хотя я не помню, в какой связи, – сказал Пуаро.
– Он умер два года назад. В последний раз я видела его, когда мне было девятнадцать. А сейчас мне сорок два.
– Пожалуйста, примите мои соболезнования.
– Это не я его нарисовала. Я даже не знаю, кто и когда. На картине нет ни даты, ни подписи, так что художник наверняка ничего из себя не представлял – любитель, – но… мой отец на ней улыбается, вот почему эта картина висит у меня на стене. Жаль, что он мало улыбался при жизни… – Нэнси умолкла и повернулась к Пуаро. – Видите? – спросила она. – Сент-Джон Уоллес не прав! Это дело искусства – заменять настоящие, но грустные истории, выдуманными, но счастливыми.
В дверь громко постучали, вошел констебль Стэнли Бир. По тому, как он смотрел только на детектива, избегая взгляда Нэнси Дьюкейн, Пуаро понял – он что-то нашел.
– Я кое-что обнаружил, сэр.
– Что же?
– Два ключа. Они были в кармане пальто, темно-синего, с меховыми манжетами. Горничная сказала, что оно принадлежит миссис Дьюкейн.
– Что за ключи? – спросила Нэнси. – Дайте посмотреть. Я вообще не храню ключи в карманах. Для них в доме есть специальный ящик.
Но Бир на нее даже не взглянул. Вместо этого он подошел к креслу Пуаро, остановился напротив, протянул руку и разжал кулак.
– Что у него там? – нетерпеливо спросила Нэнси.
– Два ключа с гравированными номерами и надписью «Отель «Блоксхэм», – торжественно сказал Пуаро. – Комната 121 и комната 317.
– Эти номера должны для меня что-то значить? – спросила Нэнси.
– Это номера двух из трех комнат, в которых были совершены убийства, мадам: 121 и 317. Свидетель, который видел, как вы выбегали из отеля «Блоксхэм» в вечер убийства, сказал, что вы уронили два ключа с номерами: сто с чем-то и триста с чем-то.
