Тайна Дома трех вязов - Мюссо Валентен

Я так и не смог выбросить ни эту записку, ни рукопись, хотя они могли бы навсегда испортить мою репутацию. Сейчас эти бумаги заперты в сейфе, в моем доме в Бретани. Пусть у Фабьена не было сил жить дальше, однако он нашел в себе силы закончить «Обещание рая».

«Делайте с ним что хотите…» Его последние слова, донесшиеся из могилы, звучали предельно ясно. Фабьен назначил меня своим душеприказчиком. Роман принадлежал мне, я мог претендовать на него без всяких сомнений. И неважно, кто окажется на обложке. Важно лишь, чтобы книгу прочитали как можно больше людей, чтобы она привела в смятение тысячи читателей так же, как привела в смятение меня.

Из предосторожности я не сразу отправил рукопись редакторам – подождал несколько месяцев и лишь потом написал в самые престижные издательские дома Парижа. В ответ посыпались восторженные отклики вместе с предложениями высокого гонорара, что весьма необычно в случае с неизвестным автором. Поскольку текст был почти идеальным, исправления внесли быстро и роман издали как раз вовремя, к осенней церемонии вручения литературных премий. Я получил Гонкуровскую премию с большим отрывом от других претендентов. Пресса была единодушна, последовали переиздания. Кружась в вихре славы, я давал интервью на радио и телевидении одно за другим.

За год «Обещание рая» разошлась тиражом около миллиона экземпляров, став второй самой продаваемой книгой после «Любовника» Маргерит Дюрас. Получив достаточно средств к существованию, я без сожалений оставил работу в университете и вечно печальных коллег. Позднее я переехал в Париж.

Не хочу подробно останавливаться на этом периоде, потому что для меня эти дни не были исполнены счастья. Часто говорят, что дорога важнее пункта назначения, и я чувствовал это каждый день. У меня было все, чего только можно пожелать, и все же я не был счастлив. В каком-то смысле я злился на Фабьена за то, что он украл мою мечту. Сколько ни отрицай, я никогда не забывал, что роман, на обложке которого стояло мое имя, написал другой человек. Мне никогда не испытать удовлетворения от того, что мою книгу опубликовали только благодаря моим достоинствам.

Теперь, когда у меня появилось свободное время, я проводил дни напролет в моей парижской квартире за пишущей машинкой «Адлер». Впрочем, я больше пачкал бумагу, чем писал. Даже на самый щедрый взгляд мои строки выходили в сотни раз хуже, чем у Фабьена. Переселения душ не случилось. Ни одна капля его гения не пролилась на меня.

Наверное, тогда я и начал пить. Мне никогда не нравился алкоголь, но я стал наливать себе пару бокалов, чтобы поднять настроение, и обходиться без этого становилось все труднее. Конечно, я не превратился за одну ночь в Чарльза Буковски, но алкоголь, в котором я не отказывал себе в любое время дня, погружал меня в вялую праздность. Когда я думаю об этом, то сам себе удивляюсь: как я мог так легко вжиться в клише писателя-алкоголика?

Вышел мой второй роман. Рецензии, конечно, были не восторженные, но я искренне удивился тому снисхождению, с которым его приняли. Неужели литературный мир боялся совершить ошибку и сжечь меня после того, как вознес на вершину славы? Как бы то ни было, испытание я прошел с честью.

Пожалуй, подробно описывать последующие годы нет особого смысла. Скажу лишь, что моя карьера складывалась очень удачно. Мои романы разлетались как горячие пирожки, критики отзывались обо мне вежливо, а гонорары приятным грузом ложились на мой банковский счет. Медленное снижение качества моих книг не причиняло мне особого вреда. Читателям хотелось чего-то развлекательного и легкого, без «нервов».

Писательство дарило мне минуты радости, но и жестокие минуты одиночества. Не проходило и дня, чтобы я не думал о Фабьене. Меня преследовал его образ. Он всегда был где-то рядом, словно тень. Светская жизнь навевала лишь скуку. В сущности, единственным моим верным спутником стал алкоголь: он никогда не подводил меня, потому что я ничего от него не ждал.

В литературном мире мое пристрастие к выпивке стало секретом Полишинеля, но это сочли «пороком художника». Мой издатель научился держать меня относительно трезвым на время рекламных кампаний. С другой стороны, жизнь увела меня прочь от других прежде терзавших меня демонов. Сказать, что почти не думал об убийстве, я не могу, это было бы ложью, однако эта мысль превратилась в фантазию, к которой я перестал относиться всерьез. Иногда я даже с ужасом вспоминал, что хотел стать убийцей. Нет, никогда я не смог бы пойти на это: меня удержали бы всплеск гуманности или же совесть.

По крайней мере, я так думал, пока не вмешалась судьба.

На моем пути возникла «Энигма».

Глава 15

Исповедь (5)

Это должна была быть игра, не более того. Загадка, которую нужно разгадать в одном из роскошных загородных домов, вроде тех, которые читатель встречает в романах Агаты Кристи. «Энигму» открыло для меня издательство. В честь пятнадцати миллионов проданных по всему миру экземпляров моих книг мне предложили принять участие в ролевой игре, которая начинала приобретать известность в гламурных кругах.

В первой игре я участвовал нехотя, не имея ни малейшего желания общаться с богатыми незнакомцами и играть роль недалекого следователя. Полковник Мастард [18] на веранде с подсвечником… это не для меня! Учитывая стоимость билетов, я не нашел в себе сил отказаться от приглашения. К тому же не хотелось расстраивать издателя – я уже несколько лет ничего не публиковал и даже не думал о новых книгах. За месяц до намеченной даты я связался с Эженом Гийоменом, помощником создателя «Энигмы», очаровательным молодым человеком, который, судя по всему, относился к своей задаче очень серьезно. Гийомен хотел расспросить меня о моей жизни и обсудить мотивы, побудившие меня принять участие в этом приключении.

Мне трудно передать те чувства, которые я испытал, когда, облачившись в костюм прошлого века, переступил порог «Дома трех вязов». В самом здании было что-то чарующее. Меня мгновенно поразило, с какой тщательностью было воссоздано время и все детали обстановки, и я был приятно удивлен, встретив коллег-актеров.

Я всегда интересовался историей, поэтому мне было легко вжиться в образ жителя Франции 1930-х годов. Язык, обычаи и политическая обстановка межвоенного периода были мне хорошо знакомы. Две игры, в которые мы сыграли, – расследовал преступления Жозеф Рулетабиль, роль которого исполнил молодой актер Адриан Моро, – привели меня в восторг. Как ни странно, я забыл о тяге к спиртному: совершенно не хотелось выпить, даже руки не дрожали. Но, с другой стороны, игра вновь пробудила во мне склонность к преступлениям.

Во время второй игры волею случая убийцей выбрали меня. Поздно вечером я оказался в библиотеке, наедине с хозяином дома, с кинжалом в руке, готовый его заколоть. Сцена выглядела настолько достоверной, что мне пришлось приложить немало усилий, чтобы не перерезать ему сонную артерию. И без того огромное искушение еще обострилось в этой невероятной обстановке. Но я ничего не мог сделать. Меня арестовали бы на месте, в лучшем случае признали бы неспособным отвечать за свои поступки, и я гнил бы до конца дней в сумасшедшем доме.

Возвращаться в реальный мир было трудно. Я впал в депрессию. «Энигма» открыла мне глаза на истинное положение вещей: моя карьера зашла в тупик, личная жизнь потерпела фиаско, а от былой репутации почти ничего не осталось. Я стал проклинать судьбу за то, что она свела меня с Фабьеном. Без него я постепенно смирился бы, похоронил свои литературные амбиции. Я представлял себя респектабельным университетским профессором, который в свободное время предавался бы преступным наклонностям. Я бы издевался над коллегами, студентами и полицией. Я стал бы не литературным, а криминальным гением – и не был бы обязан этим никому, кроме себя.