Дэвид Осборн - Убийство в Чесапикском заливе
Одной из отрицательных черт моего характера, впрочем, порой оборачивающейся благом, является импульсивность. Если я одержима какой-то идеей и не бросаюсь осуществлять ее немедленно, я испытываю невыносимые муки. С годами, правда, я научилась сдержанности, умению трезво оценивать ситуацию, тщательно взвешивая все «за» и «против». Но должна признаться, что нередко именно действия под влиянием внезапного импульса в конечном счете оправдывали себя.
Именно так и случилось в тот вечер в «Брайдз Холле». Здравый смысл убеждал меня в необходимости разбудить Аду, чтобы она сопровождала меня. Или дождаться утра — при свете дня, когда вокруг снуют люди, никто не посмеет причинить мне какой-либо вред. Но моя импульсивная натура не внемлет здравому смыслу, поэтому я надела брюки, легкий свитер и спортивные туфли, прихватила карманный фонарик, который всегда вожу с собой, тихо проскользнула мимо номера Ады и в одиночестве покинула Коптильню.
Ночь была тихая и, несмотря на свет фонарей вокруг газона, темная. Непроницаемая темень, казалось, обступала меня плотной стеной. Луны не было, а звезды укрылись за тонкой завесой перисто-слоистых облаков, предвещавших теплую погоду и, вероятно, дождь в течение целых суток.
Одно дело принять смелое — или глупое — решение, сидя в роскошном, залитом светом номере, когда кажется, что совсем не страшно одной пуститься в путь среди кромешной тьмы по пустынному кампусу, где только что были совершены два убийства, а преступник продолжает разгуливать на свободе. И совсем другое дело — осуществить это решение на практике. Не успела я сделать и двух шагов, как меня охватило то же самое чувство, которое я испытала прошлой ночью, когда бежала от злополучного резинового мешка: полную беззащитность.
До смерти боясь темноты, я тем не менее старалась держаться подальше от уличных фонарей, чтобы не быть ненароком замеченной злоумышленником. Мне вдруг пришло в голову, что дверь Главного Корпуса может оказаться запертой и я не смогу войти внутрь. К тому же я начинала осознавать, что поступаю не только глупо, но и безрассудно; мне было впору повернуть назад. Но я не из тех, кто бросает начатое дело на полпути, поэтому я не стала возвращаться.
Парадная дверь Главного Корпуса оказалась открытой. Ну, конечно же, она никогда не запиралась раньше полуночи, чтобы староста школы могла в любое время, даже поздним вечером, пройти и сделать в журнале запись о тех или иных событиях, происшедших не только за день, но и вечером. Несмотря на введенную в школе усиленную охрану, кто-то посчитал нецелесообразным менять укоренившиеся правила.
Думаю, любой человек почувствует себя неуютно, оказавшись в огромном пустом здании ночью. Я осторожно закрыла за собой дверь и замерла на месте. Слева от меня были распахнуты настежь двустворчатые двери актового зала, где на днях состоялся спектакль, и прилегающие к нему раздевалка и злополучный лифт. Прямо передо мной находились лестничный колодец, он же — холл, и величественная лестница — неотъемлемая деталь плантаторского быта, — два марша которой ведут на балкон второго этажа, сейчас погруженный в темноту, и далее — на чердак.
Небольшой коридор в тыльной стороне лестницы слева заканчивался двустворчатой дверью, ведущей в пристройку, где помещались столовая и кухня, а справа, тоже за двустворчатой дверью, был зал для занятий. Дальше по коридору находились преподавательская и другие служебные помещения.
С неприятным ощущением, будто кто-то следит за мной, но с твердой верой, что кроме меня здесь никого нет, я решительно направилась к лестнице, убеждая себя, что я отнюдь не какой-то незваный гость и потому имею полное право здесь находиться.
Глава 22
Наверху тоже было темно. Я не хотела включать свет, чтобы не привлечь внимание охраны, поэтому достала из кармана свой фонарик, осветив огромный холл, точно такой же, как на первом этаже. В дальнем конце холла чернели два больших итальянских окна, расположенных над крышей портика. Справа была дверь, ведущая в библиотеку, слева — коридор, где размещались медицинский пункт и комнаты горничных и Гертруды Эйбрамз.
При одном воспоминании о Гертруде на меня находила дурнота, и никакая сила не способна была бы завлечь меня сейчас в ее комнату. Свет моего фонарика высвечивал лишь маленькое пятнышко на полу, и я не могла избавиться от мысли, что того и гляди из темноты появится ее призрак и бросится на меня.
Библиотека была огромнейшая. Некая богатая выпускница подарила школе пятьдесят тысяч томов — это были книги по самым разным отраслям знаний, какие только могут заинтересовать учащихся средней школы. Светя фонариком, я пробиралась между стеллажами с книгами к конторке библиотекаря, рядом с которой помещался столик с интересующим меня журналом. Справа от этого столика находилась узкая винтовая лестница, ведущая на чердак.
Я включила стоявшую на столике настольную лампу с зеленым абажуром. Скрытая от окна высоким книжным шкафом, я огляделась по сторонам и решила на всякий случай задернуть шторы на двух окнах, обращенных в сторону Бернхемской бухты и эллингов. И когда я направилась туда, меня вдруг обуял страх, у меня перехватило дыхание, как от удара в солнечное сплетение. В темном углу, рядом с картотекой, кто-то сидел в кресле. Я испугалась и уже была готова закричать, но все-таки сумела взять себя в руки и спросила:
— Кто здесь?
Ответа не последовало. Я повторила хриплым голосом:
— Кто вы?
И опять мой вопрос остался без ответа. Но тут ко мне вернулось самообладание, я ринулась к ближайшему столу и включила еще одну лампу.
Я увидела наконец, кто сидел в кресле, но страх мой от этого не уменьшился. В кресле сидела, злобно взирая на меня из-под полей потрепанной фетровой шляпы, Мертвая Обезьяна.
Минуту я стояла, пытаясь собраться с мыслями, и, не знаю почему, решила заглянуть в ящик, где летом хранилась Мертвая Обезьяна. Я поставила ящик на стол и, подавляя отвращение, сунула руку в карман на спине у Мертвой Обезьяны и нащупала бирку с прицепленным к ней ключом. Открыв ящик, я села рядом и принялась разглядывать его содержимое.
Тридцать с лишним карточек с обозначенными на них датами, восходящими к 1893 году. Обезьяна же, напомним, появилась в школе в 1889 году. Карточки были аккуратно сложены в стопку и стянуты резинкой. Сверху лежала последняя по времени карточка, из надписи на которой следовало, что нынешней хранительницей ее считается Мэри Хьюз. Послание, адресованное ей Вики Олкотт, было жестоким в своей неприязненной лаконичности: «Хьюз». Должно быть, убирая это послание в ящик, Мэри испытала горькую обиду. Она несомненно видела сентиментальные, порой даже излишне сентиментальные послания почти на всех остальных хранящихся здесь карточках. Например: «Дотси, самой великолепной из всех новичков, с огромной любовью. Энни», или «Дорогой Энни, с миллионом поцелуев и пожеланиями успехов в оставшиеся три года учебы и удачи на всю остальную жизнь. Бесконечно любящая Эмили», или «Эмили, самой блистательной из невест «Брайдз Холла»[5]. Я всегда буду помнить тебя. Пенни».
