Реймонд Постгейт - Вердикт двенадцати
— Понимаю. Не могли не спросить. Но теперь забыли об этом. Надеюсь, подобная забывчивость нечасто на вас нападает. Врачу она как-то не к лицу, — ядовито усмехнулся сэр Айки, что у него хорошо получалось. — Тем не менее, мысль об отравлении вас все же посещала, спасибо и на этом. Вернемся, однако, к дню смерти. Вы видели Филиппа утром. Если не ошибаюсь, вы говорили — примерно в четверть десятого?
— Да.
— Вы уверены?
— Конечно, уверен.
— Ну, разумеется, это же отмечено в книге вызовов. И вернулись с доктором Херрингтоном в четверть первого?
— Думаю, да.
— Три часа! Целых три часа ребенка рвало кровью и сердце у него явно слабело. Чем же вы были заняты все это время? Почему не находились у постели больного?
— Мне было трудно разыскать доктора Херрингтона. Он объезжал больных.
— Ну и что? Разве нельзя было передать по телефону, чтобы он, как вернется, срочно ехал к вам? Как вы могли бросить несчастного мальчика на двух совершенно неопытных женщин? Чем же вы все-таки занимались эти три часа?
Доктор Паркс молчал. Чем занимался? У него уже путалось в памяти. Ему казалось, что разъезжал в поисках Херрингтона. Уверен он был только в одном: с этим случаем, как он рассудил, ему не справиться и до приезда специалиста помоложе он ничем не сможет помочь. Но этого-то он и не хотел говорить.
Сэр Айки пристально на него смотрел.
— Проще сказать, доктор, если б вы правильно повели лечение, ребенок сегодня был бы жив. Разве не так?
— Абсолютно неверно.
— Вот как. А почему, позвольте узнать?
— Случай был неизлечимый.
— Неизлечимый! На каком основании вы беретесь так утверждать? Если не ошибаюсь, вы заявили суду, что очень мало знаете о действии хедерина.
— Я хочу сказать… я…
— Насколько я понимаю, вы хотите сказать, что вам лично неизвестно противоядие от хедерина. Когда вы получили патент врача, доктор Паркс?
— Ну, знаете ли! — вспыхнул доктор Паркс.
— Мне кажется, сэр Изамбард… — начал судья, но закончить ему не пришлось.
Сэр Айки отвесил поклон; он наклонился вперед всем корпусом, не сгибаясь, словно бедра у него были на шарнирах.
— Как будет угодно вашей милости, — произнес он и добавил: — У меня больше нет вопросов.
Мистер Прауди провел перекрестный допрос и еще раз услышал, что отравление хедерином встречается редко и трудно распознается. Но сэр Айки своего добился. «Врач — осел», — пометил у себя в блокноте доктор Холмс, выразив оценку большей части присяжных. Даже мистер Стэннард вздохнул и покачал головой.
II
Из свидетелей запомнилась присяжным и миссис Родд. Во всем черном, низенькая и полная, с простым домашним лицом, она расположила к себе присяжных, еще не успев открыть рот. Все они почувствовали — вот здравомыслящая почтенная кухарка и честная добрая женщина, на которую можно положиться. Бородавка с кустиком волос — и та, казалось, прибавляет ей надежности. Она говорила почтительно, но твердо, как подобает прислуге, которая не только знает свое место, но и знает ему цену. Мистер Прауди, не всегда понимая, что наигрывает, тем не менее смог представить ее типичной верной прислугой старой закваски, да так убедительно, как если бы этим занялся сам сэр Айки.
— Если я не ошибаюсь, вы готовили для покойного сэра Генри Аркрайта? — вопросил он, понизив голос, словно не хотел напоминать миссис Родд об одной из тяжелейших утрат, что ей довелось пережить в жизни.
— Да, сэр, готовила, — тихо ответила она и кивнула — нет, склонила голову.
— И сколько лет вы ему прослужили?
Мистер Прауди нашел верный тон, и у миссис Родд хватило сообразительности ему подыграть. Когда она затем стала рассказывать, как Филипп и тетушка не ладили между собой и историю с кроликом, мистеру Прауди даже не пришлось ее направлять. Рассказ сам по себе тронул присяжных, один лишь доктор Холмс счел его сентиментальным. Овдовевшая еврейка миссис Моррис, к величайшему своему удивлению, обнаружила, что готова расплакаться, а ведь со смерти Леса она ни разу не плакала. У нее не осталось слез, она понимала это. И вот, надо же, в глазах у нее все расплылось, и одна слезинка покатилась вдоль носа, оставляя зудящий след. Бедный, бедный малыш, сидел на корточках и напевал кролику, единственной родной душе на всем белом свете. А нелепая эта одежда! Миссис Родд не без злости расписала пресловутый норфолкский костюмчик, но из всех присяжных это произвело впечатление только на миссис Моррис. Нарочно придумала, чтобы несчастный ребенок выглядел пугалом. Миссис Моррис сердито посмотрела на Розалию, но та сидела, низко опустив голову, так что лица не было видно.
Миссис Родд со всеми подробностями поведала об умерщвлении кролика в духовке. В ее изложении содеянное предстало во всей чудовищной жестокости. Когда же она описала истерику Филиппа из-за гибели зверька, миссис Моррис снова стало не по себе. Несчастный одинокий малыш, подумалось ей. У меня вот нет ребенка. Я бы сумела о нем позаботиться. Я бы все поняла. Эта женщина отняла у мальчика и убила единственное существо, которое он любил. Я-то знаю, каково это. Тут можно сравнивать, ничего нелепого в этом нет. Ребенок способен отчаянно любить какое-то время, очень глубоко чувствовать. Правда, его чувство живет не так долго, вот и вся разница. Мальчик вполне мог любить своего кролика так же — понятно, если сделать скидку на возраст и все остальное, — так же, как я любила… Хватит! Послушаем, что говорит защитник.
Против ожиданий, сэр Айки, казалось, отнюдь не стремился смягчить впечатление от рассказа миссис Родд. Скорее он даже подчеркивал привязанность Филиппа к кролику. Но он привлек внимание к одному факту, судя по всему, пока единственному, который свидетельствовал в пользу его подзащитной. Что заставило миссис ван Бир убить кролика? Миссис Родд довольно кисло признала, что, насколько она понимает, так распорядился доктор. Нет, сама она от доктора ничего такого не слышала.
— Нельзя ли еще раз пригласить доктора Паркса для уточнения этого факта? — сказал сэр Айки, обращаясь сразу и к судье, и к мистеру Прауди.
Судья вопросительно посмотрел на мистера Прауди.
— Разумеется, — ответил последний. — С удовольствием окажем моему ученому коллеге такую любезность.
— Однако мне нужно задать свидетельнице еще два-три вопроса, — продолжал сэр Айки. — Разрешите сперва с этим закончить.
Судья кивнул.
— Вы не помните, миссис Родд, как звали кролика?
— Помню, сэр. Он звал его Королем Зогу, но потом вдруг стал называть по-другому, каким-то странным именем.
